(События в мире Богов)
Неожиданный ход
Планы были тщательно обдуманы, и принятые решения немедленно вступили в силу. После той беседы многие из приглашенных оказались вовлечены в одно из самых неожиданных и судьбоносных действ. Оно началось как какой-нибудь земной маскарад. Но это не было ни театрализованной постановкой, ни, тем более, разгулом необузданных чувственных самовыражений, как это бывает в земной жизни. Высшие Силы вовлеклись в действия Низших с целью передать Сабаоту оставшиеся Два мира. Но с некоторых пор такие мероприятия перестали носить характер завоевательных походов — каждое новое Освоение являлось необычной творческой игрой, порой неожиданной даже и для тех, кто ее затевал. Тем более, что практически никто уже и не сомневался, что Сабаот не остановится на достигнутом.
На земле это назвали бы Балом по случаю Отъезда. Приглашенные с моей стороны (те самые Высшие) предпочитали не раскрывать истинной Сути, оставаясь инкогнито среди Исполинов, Хранителей, Управителей и когорты им подобных. Все знали, что я не любитель пышных торжеств и людных собраний, поэтому события развивалсь осторожно, сдержанно и скромно. Никакой помпезы, никаких чествований. Развернуться кому-либо в данной ситуации было затруднительно. И неизбежное случилось.
Я стоял спиной к небольшому внутреннему фонтанчику, успокаивающий звук которого придавал происходящему умиротворение и незамысловатость, всегда являвшихся моими отличительными качествами. Створки купола были раскрыты, сквозь них сияло Небо, в данный момент вечернее, поэтому слегка фиолетовое в тех местах, где люди видят звезды, и золотое во всей своей остальной части. Это было как бы перевернутое, внутреннее отображение того, что люди на земле видят снаружи. Пространство над нами оживлял сноп искр, разбрасываемых во все стороны с периодичностью в доли секунды, и освещающий тем самым место, где все собрались. Электричество тут не любили, потому что оно отображало энергию огня в самом жалком, рабском виде. Когда возникала необходимость что-то четче видеть — оно само становилось видимым в той мере, в какой требовалось. При этом тьмы не было как таковой, разве что по желанию. Об этом заботились соответствующие Существа, в обязанность которых входило давать свет. Сам по себе свет здесь не существовал — в этом было существенное отличие построения Изгоя от Верховных миров Двараки. Здесь не было Полной Духовной Силы Отца, которая генерирует себя именно в виде Света и тем самым перечеркивает такие понятия как ночь и день. Сноп искр выглядел ярче золотистого неба, это придавало зрелищность и необычность происходящему.
Рядом стояло несколько человек, что-то деловито говорили мне и друг другу, возможно даже и о предстоящей работе. Но говорили как-то неинтересно и безвкусно, скорее просто отдавая дань уважения моему мужеству и настойчивости. Даже не так. С их точки зрения — риску и авантюризму. Понимания истинной важности моего дела ни у кого не было. Сами они давно предпочитали управлять земным миром, не слишком в него погружаясь. Тем не менее, Нисхождение в Восьмой мир фигуры моего масштаба было знаменательным, редким и волнующим событием. Его невозможно было оставить без внимания, ведь оно предвещало кардинальные изменения и пусть временную, но напряжёнку, как бывает для остающихся на борту корабля во время спускания водолаза в морские пучины.
— Вы неоднократно проделывали этот номер, но судя по тому, что мы видим там, внизу, результативность пока не очень-то высока… Зачем такая настойчивость? Все можно изменить гораздо проще, ведь корни всех Сил — здесь, у нас. Можно просто засесть в архив судеб и переписать начисто все, что считаете нужным. И все именно так и случится. — Горячо доказывал мне свою позицию один из Исполинов, имеющий свободный доступ к Архивным данным.
— Хорошая мысль, обдумаю ее на досуге, но только когда вернусь, — насмешливо отвечал я.
— Я преклоняюсь перед вашим выбором! Если бы не вы — наша работа давно утратила бы смысл, как таковая, она продолжается только благодаря вам, тому, как искусно создаете для людей нормы, законы, ограничения по мелочам и крупномасштабно. Гуманные, терпимые, очевидно, сострадательные с вашей стороны… — говорил другой Исполин, приложив одну руку к груди, а другой вцепившись в мой рукав. Сейчас наш рост был одинаков.
Его перебивал другой, иронично обращаясь к первому:
— Если он и создает законы, то ничуть не более существенные, чем, скажем, Прототем создал через Чингисхана, через Наполеона, Гитлера. Правда? По силе воздействия на развитие общества последние даже более значимы. Посмотрите: эти трое буквально создали Империи беспрекословного повиновения! И ведь стремления их были на благо человечества. Конечно в том смысле, как они это благо понимали. Сила их власти над людьми имела ограничение только потому, что они создавали Земные построения, в то время как, в случае Посланника мы наблюдаем нечто большее. Он создает бессрочные модели ПОВЕДЕНИЯ. Для одному ему, кстати, понятных целей. Давайте спросим, что он имеет в виду своими схемами жизни и моделями поведения. Ведь благодаря этому там, на земле, тоже мешается кровь, создаются новые генотипы, этносы. А это, между прочим, переходит грани сугубо духовного обновления, это вмешательство и физическое, смею заметить.
Развернувшись, обратился ко мне, сурово и испытывающе сверля взглядом.
— Так что же вы хотите подчеркнуть созданием столь различающихся, но всегда вневременных моделей? Что мы, Боги, не можем дать людям нечто подобное? Может, мы просто не хотим называть это вечными величинами, раз жизнь человеческая так коротка, но вкладываем в это тоже самое — вам такое не приходило в голову? А вы вот создаете модель якобы для вечного пользования, но каждый раз лет эдак через пятьсот снова что-то там меняете и словами и делами. Как это увязать?
Пространно отвечать настроения не было. Хотелось отдохнуть от всего этого гвалта, и я дал понять, что сейчас не время серьезных бесед:
— Да, в чем-то вы правы. Нужно доработать свои взгляды… Может как раз нахождение на земле сумеет в этом помочь? Там ведь царствует категоричность: или опять захотят сделать царем, или — марш на виселицу, третьего варианта пока не предусмотрено. Вот и попробую в очередной раз доказать, что Третий вариант все-таки существует: впустить в себя все, переориентировать это «все» в самом себе, и быть царем самого себя, всего в себе! Как вам такая, как вы выразились, «модель поведения»? Если в этом есть что-то непонятное, то для более серьезного разговора нужна целая прессконференция, на которую сейчас нет ни времени, ни желания.
Что касается перечисленных личностей, то оценивать нужно не их, а тех, кто ими управлял, то бишь вас. Об этом я говорил не раз. «Пусть те, кто слышали, расскажут тем, кто не слышал», — как говаривал Ходжа Насреддин. Кстати, большой ваш недруг. Как вы дали ему так разгуляться — ума не приложу. Сталин, Пиночет — это еще понятно. Но оболтусу, который на своем ишаке затыкал за пояс все догмы — это вы, извиняюсь, дали маху… Если бы я не был Сыном Отца, точно стал бы Насреддином. — Я в открытую смеюсь над только что кичившимся Исполином, и, поняв это, он отходит.
В этот момент к нам приблизился один из приглашенных инкогнито. Быстро оглядевшись, оцениваю обстановку: все идет по плану, пока все нашли занятия, но еще полчасика, и народ, незаметно начнет расходиться. Да, пора. Я кашлянул, как бы прочищая горло — это было сигналом. Подошедший одет в траурную белую просторную одежду. Траур здесь мог означать лишь одно: какое-то Существо надолго покинуло или покидало Седьмой мир. На него удивленно оглянулись и недоумевающе зашикали и зацыкали, вот же, мол, есть странные, неадекватно реагирующие существа. Ясное дело, все подумали, что траур по мне. И многие в душе даже позлорадствовали, но внешне, как водится, сделали вид глубоко оскорбленных. Его это нисколько не смутило. Он обвел всех победоносным взглядом и, нисколько не стесняясь, произнес ставшую впоследствии знаменитой фразу: «Кого будем хоронить сразу, а кого чуть-чуть погодя?»
Атмосфера благодушия была молниеносно нарушена. Десяток гневных взглядов одновременно впились в лицо хулигана, но и это не произвело на него никакого впечатления. Тогда часть взглядов метнулась в мою сторону. Я развел руками, дескать, понимайте как хотите, сам слышу то же, что и вы. Не догадываясь, что ситуация неслучайна, толпа стала волноваться и послышались реплики: «Извольте извиниться!», «А ты кто такой?», «Шел бы ты своей дорогой!», «Это что за такие шутки?», «Очень остроумный молодой человек!» А «хулиган» продолжал выдерживать натиск так, словно не замечал наделанного шума. Через несколько минут, покрывая шум недовольства, он, как ни в чем не бывало, снова изрек:
— Радуюсь, видя, как мало потерял, не принадлежа к обществу потенциальных покойников.
Это было уже сверх всякой меры и переполнило чашу общего терпения. До народа, наконец, дошло, что кто-то заказал столь оригинальную панихиду не по ком-нибудь, а по ним. Решительно подошел один из Управляющих и вежливым, но недвусмысленным толчком попросил Неизвестного убраться. Тот и не подумал. Тогда Управляющий прибег к известному приему, используемому в таких случаях против тех, кто немного распоясался и потерял самоконтроль. Он сказал заветное слово, которое мог слышать только тот, кому оно говорилось. Это слово должно парализовать волю практически любого Существа и сделать его послушным ягненком в случае, если нарушение им Установленных правил действительно имело место.
Увидев как Управитель склонился к уху неизвестного, толпа потеряла к происходящему интерес и отвернулась, заранее зная, что за этим последует, и не желая в моих глазах выглядеть очень уж кровожадной. Однако через мгновение послышался знакомый голос, который на этот раз хоронил всех верящих в формулы и заклинания, которым, оказывается, тоже — крышка. Все вновь повернулись в сторону нарушителя спокойствия и, похоже, готовы были разорвать его на части. Но предпринять что-либо конкретное никто не мог, ситуация была слишком непонятной, а обратиться за помощью ко мне было бы неразумно: во-первых, это было мое чествование, и глупо было бы меня же просить его обеспечивать. Во-вторых, это был, скорее всего, мною приглашенный гость, и если я ничего не говорю и не предпринимаю в отношении его, значит, предоставляю это право другим. Все великолепно сознавали серьезность ситуации и отдавали себе отчет, что последует за этим.
В зал распахнулись небольшие и неброские двери с южной стороны. Некто коренастый и самоуверенный, в сером с золотыми застежками плаще, быстрыми решительными шагами проследовал прямо в гущу событий. Через секунду он уже увлекал за собой парня, буксируя того за руку и белоснежный ворот к выходу. Это был Ведун-Ала — правая рука самого Изгоя. Исполины всерьез поговаривали, что это отчасти даже была одна из его инкарнаций. Я радовался, что план удался. Изгоя зацепило.
Где-то посредине зала наш герой уперся ногами в какой-то выступ на полу и выкрикнул последнюю реплику: «Да будет свет для всех живущих в покое миров — местом их упокоения!» Тут все пришли в нескрываемый ужас: за неизвестным, столь бесцеремонно ведущим себя в торжественный день, протянулся отчетливый шлейф. Этот шлейф засветился мерцающим голубым светом и стал приобретать все большую отчетливость, образовалось нечто вроде тоннеля посреди зала. Сначала было видно, что это — проход в другой мир, видимо в тот, из которого этот рьяный похоронный агент происходил, затем стала видна часть того мира: световые блики в ярких вспышках, мечущиеся огни и энергия в виде блеска.
Но ужас вызвало даже не это. Все отчетливо увидели, что Существо в руках Ведуна-Ала словно тает, его уже невозможно удерживать, а шлейф, напротив, словно все больше кристаллизуется. Это могло означать только одно: произошло что-то ужасно неправильное, пойман тот, кто не может быть пойманным, приняты меры, которые не отвечают Верховной справедливости и Закону. Вернее, это говорило о том, что над этим существом бессилен Закон Восьми миров. Он был выше его, а следовательно — неприкосновенен. Значит, неизвестный вовсе не хулиганил и не шутил, он говорил чистую правду, за которую его несправедливо решили устранить. И судя по тому, что на Существо абсолютно не подействовало Заклятие — это был какой-то очень Масштабный Эмиссар. К несчастью для них, это своевременно не насторожило и не остановило репрессоров.
А это значило, что будет произведено нечто Неописуемое для восстановления равновесия, нечто аналогичное масштабам произошедшего. До большинства стало доходить, что приходил Один из Высших с неким знамением. И не как я — последовательно упрощаясь через все миры, а — Напрямую! А его облачение лишь скрывало его Светоносную Суть: одежда не была белой, просто она светилась изнутри!
Как будто окончательно убеждая в этом присутствующих, Неизвестный вдруг вспыхнул светло-голубым ярчайшим огнем, отчетливо проявился на несколько секунд и, даже не пытаясь сдерживать широченной улыбки, бросил в зал: «Ну что, ребята, тормозите? Знал бы где упасть — постелил бы соломку. Самое время. Уникальный шанс. Я бы на вашем месте уже готовил подстилочки, а то, не ровен час, бошки-то свои умные порасшибаете! А зачем нам безмозглые? Нам безмозглые ни к чему… Правда, папа?» Он подмигнул мне и мгновенно превратился в тень. Что-что, а подшутить мои детки любили.
Подтверждением сказанному стали выходящие из тоннеля Светящиеся Существа, которые приближались к присутствующим и, к неописуемому их ужасу, делали над ними какие-то манипуляции. Только теперь ближайшие ко мне спохватились и с мольбой кинулись просить объяснений и защиты. Это тоже было частью плана.
Выяснение отношений
Быстрым шагом проследовав к тоннелю, я подозвал всех гостей инкогнито. Их набралось человек сорок. Велел им принять участие в происходящем и успокоить народ. Все это видели и слышали, и от этого пришли в еще больший ужас, полагая, что я затеял какую-то страшную месть, на которую давно имел право. Первое, что сделали приглашенные — это «отодрали» от словно парализованного Ведуна-Ала его жертву, точнее тень этой «жертвы» и перенесли ее в тоннель. В тоннеле наш герой вновь стал самим собой — отчетливо видимым, плотным, улыбающимся, необычайно светящимся. Это был, конечно же, ОТРЕВЕЕТ, с его умением из любого серьезного события сделать хохму. Он, как ни в чем ни бывало, вышел из тоннеля и, засучивая рукава, произнес с игриво-виноватым видом: «Вот и подошло время помирать бессмертным папочкам… ну, или не совсем бессмертным, а? А может и не совсем папочкам? Сейчас выясним!»
Эта заключительная фраза потрясла всех настолько, что Исполинов прошиб их божественный, но от этого ничуть не менее холодный и липкий пот. Никто уже не пытался возмущаться. Наступил всеобщий паралич. Оставалось лишь смиренно ждать какого-либо финала, который будет в любом случае тяжелым для тех, кто сам привык решать чужие судьбы, но никак не к тому, чтобы Кто-то решал их судьбу.
Происходящее было столь неординарным, что не могло остаться незамеченным, информация мгновенно разнеслась по мирам. И вскоре появился сам Прототем. Он был высок, сухощав, одет наспех. На одежде не все пуговицы застегнуты, а сапоги не отливали привычным блеском — торопился. Выбритое, усталое, но от этого не менее высокомерное, лицо. Было едва уловимо сходство с тем, кого на земле именовали Саддам Хусейн, и именно с той внешностью, которой он обладал сейчас: черные волосы, красивые усы, жгучие волевые глаза. Но это вовсе не был облик самого Прототема, вероятнее всего, он просто не успел «выйти из образа» человека, с которым только что проводил «работу». А маски Изгой обожал, ни у кого не было столько «обличий» как у него. Захотел бы — мог явиться и под видом меня.
Он как бы нехотя, не глядя ни на кого, вразвалочку приблизился ко мне и произнес, стараясь быть услышанным и другими: «Ну что ты еще задумал?! Решил добраться до Богов и их полномочий? Лишить всех жизни? Так, может, сам за всех будешь работать? Один? Говори после этого, что ты не сумасшедший! Тебя с почетом, как человека, провожают в юдоль, куда, заметь, сам же решил спуститься, а ты комедии ломаешь… нехорошо такому солидному Существу, не по морали это, не по-твоему».
Потом, понизив голос, продолжил: «Чего хочешь? От меня конкретно — что? Вот, я стою, слушаю, излагай. А этих — он кивнул в сторону Исполинов, — оставь в покое. Что тебе до них. Они — пешки».
Я сделал знак своим друзьям, чтоб подождали конца разговора.
— Очень хорошо, что ты так любишь своих Подопечных. Да и как же иначе, ведь без них твое построение ничего не значит: что толку иметь трон, если нет свиты и дворецких, лакеев и рабов? Но зря ты так испугался. Никого мы не лишаем жизни. Это просто — присказка, а сказка, как говорится, — впереди. Сейчас мне важно, чтобы ты лично прибыл на проводы, и вот я имею счастье тебя лицезреть: уже не столь холеного и ухоженного, как бывало раньше, но по-прежнему непомерно заносчивого и горделивого. Видимо, болезнь неизлечима. И после этого ты спрашиваешь, чего я хочу… А подумай…
— Это не моего ума дело. Думают пусть те, кому положено над твоей придурью думать!
— Вот и я так рассудил, что сам ты думать не пожелаешь, поэтому продумал за тебя. Тебе ведь хочется благородно закончить карьеру?
— Что?! На что это ты намекаешь, Самозванец? На переворот? Иди-ка ты со своей революцией, знаешь куда! У тебя нет полномочий и силы меня отстранять. И даже перебежчик тебе не поможет. Не он, а я и только я это все создал! Где твоя сила, и кто ты такой? Сколько бы ты не тужился, доказать свои сверхъестественные полномочия так и не сумел до сих пор. Мои же Силы по-прежнему со мной, а мир как существовал по старым представлениям, так по ним и существует, несмотря на все твои мудрствования и религии, теоретик Небесных гармоний! Болтать ты всегда был мастер, а как суть до дела — в кусты! Ну и что, что «весь мир — бардак, все бабы — бляди» — это наш мир, он нам нравится, и тебе в нем делать нечего!
— Ну, это мы еще посмотрим. Как говорится, не говори «гоп» — пока не перепрыгнешь. Если бы я сейчас просто так ушел в мир людей, то мне бы мало не показалось от твоих веселых поклонников: разных псевдоверующих и неверующих. После нашего разговора и того, что за ним последует, ты уже не сумеешь навредить мне. А вот я тебе, как это ни печально, — сумею. И твоему бардаку, и твоим бабам на букву «б»! Ты ведь мои действия оцениваешь по своей шкале, и Освобождение Миров у тебя значится как Отбирание твоей власти, не так ли?
— Если ты, Самозванец, — Освободитель Миров, то я — Небесная Дева Мария!
— Извини за поправку, но ты и есть настоящий создатель Небесной Девы Марии. Это ведь чистой воды твой Образ? Я и представить не мог, что мою Небесную Мать можно сравнить с земной родительницей — Падшей Премудростью. Это ты придумал лихо. Дескать, раз Иисус — выражение Бога, то его мать — Выражение Матери Мира. Чистой и непорочной. Пудрить мозги ты умеешь. Поэтому-то и придумал непорочное зачатие — иначе получилось бы, что Иосиф — сам Отец Небесный, что было бы явным абсурдом. А почему сразу не сказать всем честно, что это — твоя Мать, что она когда- то отказалась от Высшего мира и родила стоящего передо мною отщепенца? И если она кого-то и родила «непорочно», то есть, без отца, так это — тебя!!! Хотя ты-то лучше всех знаешь, что в материальном мире, не пройдя через мужчину, существо может родиться лишь аморфным, бестелесным. Ради своих глупостей ты даже позволил в умах людей извратить собственный закон мироздания? До чего же ты не уважаешь подопечных, за кого ты их там держишь?
Прототем зло и криво усмехнулся, но возражать не стал, давая мне выговориться. А я, пользуясь моментом, продолжал:
«И на каком основании, кстати, Твой Посол ОТТАЭ мне ставил ультиматум, когда я также нарушил твой закон, воскресив мертвого? Значит, когда нарушаешь ты — это норма, когда я — преступление? Э-э, так не пойдет: либо все, либо никто. Ты нарушал свои законы гораздо чаще меня. Я нарушал по доброте, ты — по жестокосердию. Сравним?»
Прототем словно невзначай посмотрел по сторонам, убедился, что окружающим не до нас, хмыкнул, скрестил руки на груди и сделал вызывающее движение подбородком, дескать, давай, мели Емеля — твоя неделя.
— Я исцелил тяжелобольного в субботу. Ай-ай-ай, какое преступление! Поработал в субботу! Нарушил запрет. Бога не почтил! Какого Бога? Тебя что ли? А кто дал мне Силы его исцелить-то? Может ты? Или все же Настоящий Бог? Так как я мог нарушить запрет Бога, но сделать дело, которое без Бога невозможно? А священство — твои поклонники — тут же меня осудило! Хотя это же элементарно: если Бог не одобряет — то необычное действие не осуществляется!!! Исцелить больного — это же не горшок сделать и не гвоздь забить! Богоугодные дела — это не прихоти: по одному только своему хотению-желанию не совершишь! Если Бог — ты, и ты дал мне право исцелить, то на каком основании меня осудили? Если же это дано не тобою, то — какой же ты Бог! Вот так все обстоит со мною.
А теперь поглядим на тебя. Твои преданные «слуги в рясах» дружно огласили мне смертный приговор. А за что? Я кого-то убил, ограбил, соблазнил? Так за что? За нестандартные действия и смелые высказывания, подрывающие твой авторитет и ударяющие по кормушке твоих ставленников? Но ведь это правда, а ее нужно уметь принимать, какова бы ни была, не так ли? Но нет же, ни ты, ни твои царьки никогда не могут терпеть правду в глаза. За что, например, угробили Иоанна Крестителя?! А таких как он — не один, не два, не сотня, а — тысячи и тысячи! У тебя вообще один главный закон: кто сильнее, тот и прав, а кто смел — тот два съел. И всякий презирающий тебя и твои ветхие закончики — кандидат на труп. Извини, но за все рано или поздно нужно платить — это, кстати, тоже твой закон.
На этих словах Прототем не сдержался и, побагровевший, процедил:
— Здесь не базар, чтоб договариваться о цене. Но ты, видать, по природе торгаш, базаришь здесь прилюдно… мог бы и наедине сказать о своих обидах… Я б тебе объяснил ошибки… Так это же ниже твоего достоинства — прийти на аудиенцию… Я тебе задал конкретный вопрос: «Чего ты от меня хочешь?» — ты и тут не ответил. Как всегда. Хочешь, чтоб я оценил твой товар? Тогда вот мое мнение: твой товар — дрянь, а сам ты — вор, лицемер и убийца. За это я тебя и осуждал на смерть в Восьмом мире. Ты постоянно чему-то там сомнительному учишь, если не получается убедить — проклинаешь, не действует — хитришь, не помогает это — объявляешь войну и террор. Если б я тебе дал волю в Иерусалиме, знаешь, чем это закончилось бы? Нет? А вот я прекрасно знаю. Горами трупов по всей стране. Ты гуманист только на словах. И сейчас вот тоже всех тут присутствующих, пришедших из уважения, просто так, ради своих каких-то там одному тебе понятных забав, обманом и силой заставляешь подчиняться. Да еще и меня перед ними пытаешься унизить…
Потом еле заметно сглотнув, видимо, подступивший к горлу комок обиды и негодования закончил: «…Так убьешь их или заберешь… в рабство?»
— Так у меня же нет Сил и полномочий! — сыронизировал я. — Вообще- то я не такой рабовладелец, как ты. И не палач, как некоторые. Для меня жизнь и то, что после смерти, — одно, разницы нет. Здесь ли, на земле ли — все едино. А не едино лишь ТАМ, откуда происхожу. И раз здесь никто не хочет понимать язык духовной любви, благодати и надежды, раз здесь это заменили лишь расчетливым сексом, умственными манипуляциями и желанием комфорта любой ценой — что ж, я научился быть похожим на вас. Я убивал тех, кто погубил свои души, чтоб они не губили остальных, я обманывал тех, кто сам всего добился лишь обманом, я проклинал тех, кто сам себя проклял в глазах Моего Бога. Так что на землю прихожу в полном соответствии со всеми твоими порождениями. С божьими — и я по-божески, с извергами — по их правилам. Раз они понимают только боль, страдания и демонстрацию силы, раз лишь через это до них доходят прописные истины. Почему же я должен быть безоружен? В моем мире — да, все это бессмысленно, но здесь ты придумал правила, и, к счастью, я умею ими пользоваться во благо своим целям. Это не игра в бирюльки: на кону — Жизнь и судьба Живущих. Если, когда понадобилось, я мог принести в жертву самого себя, неужели думаешь буду жалеть других?
Ты создал мягкий всепрощающий образ «спасителя», не соответствующий действительности, для того, чтоб меня настоящего не узнали и не признали? Но ведь я действительно мягок и всепрощающ! Для чистых и праведных. Лишь к подонкам — жесток и бескомпромиссен. Но неверным не подходит ни смиренный страдалец, ни всесокрушающий герой…
— Герой? Это ты перебрал. Ты трус и подонок, использующий слабости людей, и стравливающий их друг с другом. Твои методы ничуть не лучше моих. Но себя оправдываешь, а меня осуждаешь.
— Неужто? Твои изверги будут убивать нас по-настоящему, а мы их — виртуально? Однако воду ножом не разрежешь, огонь рукой не схватишь. Все нужно оценивать соответствующей мерой. Бог не ограничивает себя ничем: он может смиренно ждать, а может и стремительно воздавать. А тебе бы хотелось, чтоб мне вываливали внутренности животных на спину во время молитв, как было во время жизни Мухаммедом, а я бы целовал руки тем, кто это делал? И тогда они тут же прозрели бы?! Вот бы они порадовались, и ты вместе с ними! Ты бы хотел, чтоб моих скромных друзей выгоняли, морили голодом, пытали, мучили и обкрадывали, а они, однажды взявшись за оружие, щадили своих гонителей? Нет, я велел им подставлять щеку до поры до времени, пока можно образумить и усовестить обидчиков, а затем, если это не помогает, остановить бесчестящую их руку, — воевать, и тогда щадить лишь тех, кто еще не окончательно потерял лучшие качества в созданных тобой условиях. Остальных уничтожать не как «плохих» людей, а как неисправимых носителей твоих самых отвратительных качеств.
— Ну-ну, вот это ты и называешь героизмом: клеймить, устранять и убивать тех, кто не хочет дудеть в твою дуду? А как же свободомыслие, право на свое мнение и жизнь? Ну, если нравится им злословить, лить помои, ну, не верят они тебе и в тебя! Что с них возьмешь, это — их право: кого-то любить, а кого-то — нет. Разве нет?
— Да, это их право. И я не осуждаю тех, кто осуждает чьи-то взгляды. Осуждаю мешающих в реализации чьих-то прав. В том числе, моих. И если нужно, когда чересчур забываются, переступая границы дозволенного, — указываю им на их место. Это ты и называешь «клеймить, устранять и убивать»? Никто не запрещает человеку ненавидеть меня лично. Но мешать делать то, что несется Свыше, — преступление. А любое преступление наказуемо. Не нами. Законом. Твоим же, кстати. Так что, чья бы корова мычала, а твоя бы помолчала. Вспоминаешь ли ты о их правах, когда толпами гонишь на очередную бестолковую и беспросветную бойню-войну, когда наводишь эпидемии и природные катаклизмы, когда обкладываешь налогами, данью и банковской зависимостью? Когда заставляешь тупо верить в различные идеологии и теории, влекущие за собою лишь пагубу во всех видах. Что-то я не заметил здесь лояльности и заботы о правах.
— Философ… Вообще, софист и схоласт из тебя всегда был отличный. Даже мне с тобой сложно тягаться. Ты только не берешь в расчет маленький нюанс, что я — здесь хозяин, Верховный Бог, а ты — залетная пташка, пытающаяся качать свои права перед вожаками.
— И ты, «Верховный Бог», и все твои ставленники — земные цари — одинаковы. Снаружи печетесь о благе других, а на самом деле — думаете только о том, чтоб вам было хорошо. Используете всех и вся для самоудовлетворения и питания за чужой счет. Тебе нужны еще примеры? Пушкина помнишь? Был такой поэт в России в прошлом веке. Знаешь, за что он погиб? Конечно, знаешь. За то, что рискнул отстоять право на питание из своего источника — за Гончарову, свою жену. Царь Николай любил подсаживать себе на коленочки фрейлин, дам из высшего общества и вообще красоток, поэтому и Наталья не миновала такой участи. Она была уже на мушке того, кто вослед за тобой считал, что все бабы на букву «б». А Пушкин, узнав от нее об этом, возьми и возмутись: передай, мол, царю, что твой муж пообещал, что убьет любого, кто увидит твои прелести. Как же так, посмел царя лишить «его прав» и — отстоять свои! Такое вы не прощаете ни пророкам, вроде меня, ни поэтам, вроде него. Меня за отстаивание своих и нарушение ваших прав — на крест, его — под дуло пистолета. А Лермонтов! Посмел бросить вызов узаконенным убийцам: «Вы, жадною толпой стоящие у трона, Свободы, Гения и Славы палачи! Таитесь вы под сению закона, пред вами суд и правда — все молчи!..» Разумеется, ты сразу понял, что это вызов вам, Богам, устроившим такие порядочки! И Лермонтовых — до кучи. Это ты называешь правами и свободами: сказать что-то против тебя и получить крест или пулю? Получается, что права-то есть, но у всех они почему-то разные. И кто же это такие мудрые критерии придумал, что один человек — господин, а другой — раб? Верховный справедливый Бог в твоем лице?
Изгой, не сумел сдержать смешков; с самодовольным видом он пригладил волосы и опять скрестил руки на груди, видя мой пыл и явно переходя на осадное положение:
— Я так и знал, что ты опять на меня всех собак навесишь! Поищи здесь кого-то получше. Все делятся на овец и волков. Я лично люблю волков — это мой контингент. А твои овцы мне и даром не нужны. Может ты и умеешь из овец делать волков, но вот у меня что-то никак это не выходит. — Здесь он позволил себе показной смех над своей собственной глупой шуткой.
— Зато у тебя хорошо получается одевать волков в овечьи шкуры, — парировал я. — Тебе нужна постоянная подпитка и ты изыскиваешь всевозможные способы себя ублажить, высвобождая из тел эти незрелые души, отдающие тебе свой накопленный опыт и силы без остатка. Ты так здорово сконструировал человека, что он только и делает, что, получая дух из моих миров, тут же ищет способы через развлечения, страсти, разгул и сексуальные отношения выбросить его тебе на поднос! Можно сказать, добровольно тебя и всю твою гвардию кормят. А потом и вовсе жизнь полностью вам отдают.
Поэтому-то я и иду опять в тот мир, иду менять все, что несправедливо, односторонне и криво связывает землю с Небесами. А заодно снова разобраться с теми, кто на земле пытается поддерживать твой дух косности и консерватизма на базе вымыслов, фальши и фанатизма. Потому что глупость твоих рьяных последователей уже достигает Неба! Свобода и анархизм — разные вещи. Свобода — окрыляет, анархизм — растлевает. А там и так уже плюнуть некуда, кругом все заплевано, заблевано и залито кровью…
Прототем молчал. Хотя по всему было видно, что в нем все клокочет. Ситуация была не в его пользу, поэтому терпел. А я все гнул и гнул свою линию. — Вот я и подумал, не пора ли положить этому конец, раз и навсегда. Навсегда — это значит без будущих твоих нововведений и исправлений. Я буду создавать Единую Церковь, объединяя все то, что делал раньше. Буду самолично, от начала и до конца, объяснять целостный смысл происходящего, чтоб больше не было разногласий и лазеек для очередных мифов и сказочек, типа непорочного зачатия Иисуса, вечного пребывания Будды в нирване, или наличия у Кришны одновременно нескольких тысяч жен. Чтоб люди прекратили витать в облаках невежества, разделяться и враждовать хотя бы в той сфере жизни, которая от меня зависит. И им я во весь рост покажусь не раньше, чем все козыри будут у меня в руках. Дам оружие — знания и откровения. С этими Откровениями они все твои церкви, секты и конфессии сметут раз и навсегда. Думаю, многим уже давно надоело, что ты все время делаешь из них дураков.
Прототем иронично скривился.
— Ну-ну! Попытка — не пытка, а повод к пытке. Хочется плетью обух перешибить — твое дело, но я-то тут при чем? При чем ЭТИ? Ты опять садишься не в свои сани и требуешь, чтоб они ехали по-твоему. — Изгой хмуро окинул взглядом зал, оценил соотношение сил и окончательно убедился, что здесь у него шансов нет, поэтому, обернувшись назад, махнул рукой кому-то ожидавшему команды, дескать, отмена. Стало ясно, что он не собирался так просто сдаваться, но происходящее произвело на него впечатление. Но виду он не подал, повернулся ко мне как ни в чем ни бывало: «Так каков будет итог? Что ты намереваешься делать?»
— Ты прав. Сани не мои. Это ты их такими уродливыми создал. Сейчас и хочу поправить дело, с твоего позволения. Чтоб ты не запорол мои труды, лучший способ — доверить их хранение кому-нибудь другому. Я теперь сам расскажу о себе, о моей Работе и о моих мирах. И объясню всем их подлинные права и обязанности. В том числе твои и мои.
А эти, как ты их называешь, — я кивнул в сторону впавших в анабиоз помеченных Богов — мне еще послужат. Они вовсе не такие конченные, как бы тебе хотелось. Исполины — это ведь не ты. Они не были инициаторами. На них глобальной вины и ответственности нет.
Ну, а характеры и наклонности — дело поправимое. Поэтому решено вернуть им их законное право добывать себе возможность стать жителями Верховной Обители. Я предоставлю право это заслужить. Как, говорится, поиграли, пора и честь знать.
Состояние Прототема оставляло желать лучшего, цель была достигнута. Он кипел и пузырился, но и пальцем не мог пошевелить, полностью сознавая свое бессилие. Даже говорил мало, забыв все свое хваленое красноречие, видимо, явно был не в своей тарелке. Тогда я закончил:
— Если хочешь, можешь присутствовать при перевербовке, ну, а нет — твое дело, ступай, откуда пришел. Только знай: по-прежнему уже не будет. Ни после моего рождения, ни после твоего Последнего слова.
С этими словами я снова подал знак товарищам, и те попарно принялись брать каждого из присутствующих за ноги и за руки и бросать в тоннель. Некоторые из Богов держались на ногах, другие, как и предрекал Отревеет, упали, но те и другие под конец разговора были уже полностью в отключке. Последние слова вряд ли кто-то из них уже слышал. Изгой вздрогнул. Бросил беглый, словно бы прощальный, взгляд в сторону тех, кого он терял, потом ненавистный — на меня. Ничего не говоря, развернулся и, скрипя сапогами, быстро пошел прочь. В его зловещем молчании вместо ответа был не то вызов, не то отчаянный протест. Но мне было его только жаль. Несмотря на то, что это Существо принесло мне больше всех огорчений и страданий, и сейчас наступал час долгожданного возмездия.
Он был около выхода, когда я окликнул его: «Эй, внук!» Протоема передернуло так, словно ударило током. Остановился и, не веря, что это к нему, все же осторожно обернулся, видимо, боясь попасть впросак.
— Засунь глубже платочек в карман, а то вот-вот выпадет… Я забыл предупредить. У тебя будет тридцать два года на то, чтоб найти себе лучшее применение. Видишь, я не делаю секрета из своих планов и твоей судьбы. Да! И передавай привет маме. Как ты ее зовешь? В общем, неважно, скажи, что виделся с ее Отцом.
— Да пошел ты, от-тец! И я пошел!