(События в мире людей)
Мамочка
— Как ты думаешь, Саошиант (с некоторых пор меня называли этим духовным именем), стоит нам обработать дом Бахчисарайской водой? Или может пока хватит окуривания? — голос спрашивающей женщины звонок, необычайно мягок и волнующ. Мы стоим на пороге небольшого садового домика, совсем недавно приобретенного в личную собственность. С момента событий в лагере под Феодосией прошло четыре года. В моей судьбе произошло много важных перемен. Теперь меня окружали люди, которые твердо знали, кто я и зачем здесь, верили в это. Первой и главной из них была моя жена — та самая Антонина, которую я видел еще из Запределья перед воплощением, и та самая, которая при первой же встрече дала понять, кто мы друг другу, объятиями буквально вынудив меня оттоптать ей ноги. Статная, красивая, очень внимательная и задорная, с изящной черной косой, брошенной за округлившиеся за долгие годы материнства плечи. Выглядит она лет на сорок пять, на самом деле ей — за пятьдесят; вообще, возраст к ней как бы и не применим, она воспринимается двояко: одновременно и очень умудренной, и в то же время необыкновенно молодой и наивной. Во взгляде неиссякаемая доброта, забота и одновременно гордость от сознательного участия в невероятных событиях, которые лично с ней происходят уже не первый год, и которые с моим появлением получили полную и окончательную обоснованность, насыщенность, завершенность. Она не возносит себя, и потому никак не может привыкнуть к этому настоящему чуду, отчего часто слышу из ее уст восторженное: «Какие же мы счастливые, и как велика милость Отца Небесного к нам!»
Я, человек считающий себя Посланником Живого Бога, ее законный муж, обращаюсь к ней не иначе как «Мамочка». Мамой ее называют наши друзья. Нас не так уж мало, все мы годимся ей в сыновья и дочери. Она окружена нами, мы любим ее, заботимся о ней, притягиваемся ею как магнитом. Как-то одна бабка-соседка в порыве зависти сердито бросила ей в лицо обвинение: «Мужа она себе завела молодого! С кошечкой она сюсюкается, как с дитем! Молодых заставила на себя работать!» На что Мамочка, всегда очень находчивая на язык, нисколько не смутившись, отвечала: «Да, я у Отца Небесного заслужила, чтоб молодые на меня работали. Попробуй и ты заслужить!» Эта удивительная женщина — исключение из всех правил, знала себе цену и при этом умела не задаваться!
А ведь гордиться, казалось бы, есть чем. Лето 1995–го года. Мы живем в красивейшем месте, в селе, недалеко от Севастополя, в который я все-таки полулегально прорвался, получив там прописку лишь год назад. Кстати, через полтора года после этого события город… откроют для свободного въезда всем желающим. Вокруг раскинулись живописные горы, рядом протекает веселая река, с цивилизацией связывает трасса и железная дорога. Нам многое открыто, многое успели сделать, но еще больше предстоит. Мы вместе вот уже три года, и за это время произошли серьезные изменения не только в нашей с ней совместной жизни, но и в жизни многих доверившихся нам людей; приобретение второго дома и участка — прямое следствие этой работы. Можно без преувеличения сказать, жизнь дала полное подтверждение того, что раньше было лишь достоянием наших сердец на уровне догадок, гипотез, прозрений и предчувствий. Мы полностью соответствуем тому, кем себя сознаем. Мало кто об этом пока знает, но да это и неважно, всему свое время. Главное, что мы на своем месте и выполняем именно нам предназначенную Работу.
Дело обстояло следующим образом. Мы спокойно жили, довольствуясь одноэтажным каменным, достроенным нами дачным домом с четырьмя сотками земли. Это было все, что оставили Мамочке ее родственники, когда она целиком и полностью встала на мою сторону и пошла наперекор всем. «Оставили» — не то слово. А точнее — мы это отвоевали. Ее, выбравшую «премудрость души» и ущемившую «премудрость тела», рогатая братия хотела оставить вообще без ничего. А мы, милостью Бога, за последние годы, похоже, превзошли своих обидчиков по многим земным меркам. Что являлось безусловным показателем правильности выбора для нас и предметов зависти и ненависти — для них.
Однажды собиравшиеся у нас люди, разрастающиеся потребности коллектива единомышленников, регулярно и подолгу делящих с нами быт и духовную работу, заставили искать расширения вовне. В ответ на верно понятую задачу Высшие силы незамедлительно предоставили возможности, причем выверенные до мельчайших деталей. Денег у нас не было, но все возникло как будто по волшебству. Сначала мы расширили свой домик, достроив большую комнату — «Алтарную», пристроили прихожую, кладовую, навес. И вот теперь, год спустя, предстояло снова серьезно поработать. Пожалуй, даже гораздо серьезнее. Предстояло выстроить полноценный двухэтажный дом для наших общих нужд. Проект я уже обдумал и нарисовал. Совместно его обсудили, внесли коррективы, можно сказать, утвердили. Все, что мы делали, реализовывалось немножко не так, как привыкли в этом мире, поэтому я мог сам строить свой мир и никому не быть в этом подотчетным.
Анна Павловна, председатель местного сельского совета, документально оформившая свой участок, решила его продавать в связи с переездом. С Мамочкой она была в добрых отношениях, так как раньше пользовалась ее лечебными услугами. В один из ее визитов решение было принято. Сначала предполагали, что предложение может быть интересно Андрею, одному из наших друзей, который имеет желание находиться постоянно где-то рядом. Он много вкладывал в дело на этом этапе, горел им и имел соответствующие возможности от Бога. Потом стало ясно, что это — уже наше всеобщее дело, в которое каждый включился так, как реально мог себя проявить. Весна 1995 вообще оказалась насыщенной на неожиданные решения и буквально шквально материализующиеся программы. Мы едва успевали реагировать на то, что само шло в руки для благих дел. Времени на совместную деятельность у нас было не так много, можно сказать, совсем мало, Мамочка об этом догадывалась, я — не хотел верить.
Официально дом с участком еще не куплен, но мы уже имеем ключи от него и вполне можем считать своим, так как подписание договора — лишь дело времени. Мамочка — так я зову жену, потому что она на целых двадцать восемь лет старше, осторожно входит в небольшую побеленную кухню и опытным хозяйским взглядом осматривает ее. Слева — окно во двор, справа — дверь в другую небольшую комнату, бетонный пол щербат и обезображен. Потолок в одном месте обвалился, дверь постоянно сама открывается, так как установлена не по уровню. Лицо ее меняется, она оборачивается ко мне, молчаливо и насмешливо следящему за ней и удивленно, как бы чего- то недопонимая, спрашивает: «Я что-то не помню, тут был счетчик или не было?»
— Был.
— Был да сплыл?
— Ему помогли сплыть… видишь, с корнем выдран.
— Ай да Аня! Никогда б не подумала.
— Вот такая у тебя подружка-веселушка. Молодец, нечего сказать! — Моя насмешливость переходит в откровенную издевку.
— Почему сразу у меня? Она у себя такая. Нужно будет «пробдеть», чтоб она еще чего-нибудь не «свистнула».
— Ну, весь дом-то не «свистнет», а по мелочам — пусть берет, нам чужого добра не надо. Тем более, что света все равно нет. Самим придется проводить.
— Не-е-ет, нам чужого не надо, но совесть кой-кому не помешала бы. Нужно беречь людей от искушений. Ну так будем дом обрабатывать, любушка? Ты как?
— Я готов, Миль, но только хотелось бы это сделать, когда сюда уже не будет доступа разным свистунам, чтобы мы могли уже подчистую все их энергии отсюда — ф-фить!
— Ну и отлично. Оформим документы и сразу нужно будет другой замок повесить. У нас же, кажется, был какой-то замок?
— Что-нибудь придумаем. Да и с калиткой нужно что-то делать, а то тут как проходной двор.
Говоря об обработке дома она, конечно же, подразумевает энергетическую очистку, физическая подразумевается как бы сама собой — находиться в таком хаосе тяжело даже нам, зашедшим сюда всего на несколько минут. Процедура очищения проста. Заливаем в пульверизатор специальную воду из Святого источника, что течет в Бахчисарайском пещерном монастыре, затем одновременно с чтением вслух молитв распыляем ее по всем углам-закуткам. После такой обработки запаливаем кусок можжевелового дерева, и когда угольки на его конце начнут достаточно интенсивно дымить, кладем на них ладан и ароматной завесой окуриваем дом аналогичным образом — читая молитвы.
Мамочка заходит в другие комнаты, осматривает их. Охать она не умеет, у нее решительность и мышление такие, что позавидуют мужчины, но смешные присказки так и сыплются из ее уст, она вообще очень дружит с юмором.
— Комнатка тут ничего. Если бы не бардак, можно было бы даже жить. Но, сдается мне, если по совести, Аннушка должна бы нам приплатить, а не мы ей! Потом из неудобной, продолговатой, бессмысленного предназначения комнаты поднимаемся по крутой винтовой лестнице в небольшую, обшитую фанерой комнатенку. Мансарда глазеет на нас массой каких-то дверок и встроенных шкафчиков, ничего путного из себя не представляющих, оставшихся, как говорится, в стадии разработки. Здесь мы усаживаемся напротив друг друга на небольшие табуреточки. Я спрашиваю: «Ну, что скажешь, как тебе наши планы?»
— Ну что сказать? Все вы решили правильно. Здесь не дом, а ларек
какой-то. Что ж ты хочешь, кто делал… Он с пьяных глаз мог и не такое состряпать, это — еще старался… Каждый день мне говорил: «Я там такое делаю! Я для Саныча хоть что сделаю, он вот такой мужик!»
— Ну и что он такого особенного здесь сделал? Этот же дом однотипен с тем, в котором мы живем. Также неудобно расположены комнаты, абсолютно та же бестолковая планировка. Только у нас без мансарды. И также грубо, тяп-ляп все сделано. Хоть штукатурку взять — как наждачка, хоть стены — того и гляди, родят — так выпячиваются.
— Ну да. Дед на это был большой мастер, быстро все строил. Чувствуется его почерк. Правда, штукатурил уже не он, он такой мелочевкой не занимался, женщин из стройцеха приглашали. Только этот дом он делал в восемьдесят шестом, а наш — в восемьдесят восьмом. Для того времени это был шикарный особняк, один из первых дачных домов на станции, да еще и с мансардой! Платил ему Саныч вином, домой тот копейки не принес. Каждый день возвращался в умат. Я говорю: «Ну и что ты там выкладываешься?» Он мне: «Молчи, что ты понимаешь в мужской дружбе?!» И с копыт долой. А Саныч ему как отец родной: тот перед этим в Чернобыле был, их направляли от военкомата что-то там строить, так этот его специальным вином отпаивал, благо директор винзавода. Как-то его встречаю, «Что ты делаешь?», — говорю, а он: «Помогаю твоему мужику здоровье поправить!»
— Ничего, мы его сооружение снесем под корень. Как говорится, на том же месте «мы наш, мы новый мир построим!» Все своими руками переберем, перелопатим, и из того же самого сделаем совершенно другое, с любовью, с пользой и для Дела.
— Никто в этом и не сомневается. Опыт у вас уже есть, материала, слава Богу, вон сколько понавозили. Ручки у тебя золотые. Так что, милостью Отца, этого кошмара тут скоро не будет. Мы же не дачу будем делать, а Центр.
Она делает характерный подбадривающий жест, и я улыбаюсь вместе с нею, чувствуя как минимум наполовину осуществленной заветную мечту. Вдохновить Мамочка умела. Правда и «чихвостить» — ее выражение, — тоже. Действительно, все, по нашим меркам, было серьезно. За истекшие три года мы много строили, много чего нам пришлось испробовать на себе и себя много на чем. Уверенность была, знания и опыт — тоже. Самое время найти всему этому достойное применение. И вот применение нашлось. Внутренне мы были готовы к большой самобытной стройке, ну, а внешнее само шло нам навстречу: все появлялось как в сказке, буквально из ниоткуда — сакский камень, шлак, цемент, дерево, песок, щебень, металл… Но главное, как и предсказывал мне некогда Рауль, все это добывалось буквально из под ног. Покупалось мало, в основном это были либо подарки, либо наши находки. Его девиз: «Пользуйся тем, что под рукою, и не ищи себе другое» — здесь нашел реальное применение. Это был образец феноменальной хозяйственности, создания чего-то буквально из ничего.
Теперь оставалось только приложить свои руки и свой энтузиазм, в котором недостатка тоже не наблюдалось. Жили одной большой дружной семьей, вместе работали, вместе отдыхали, учились, познавали. Этот большой дом задумывался как «Объединяющий центр», где все «наши» могли бы собираться для общей духовной работы. Часто ребята задавали вопрос о том, что из этого получится? Я отвечал, что сейчас важен не столько Дом, сколько показатель готовности каждого делать что-то не из личных корыстных побуждений, а — в порыве самоотверженности и с мыслями о лучшем. На самом деле я и сам до конца не представлял, что из такого Порыва может получиться, так как он сам по себе приносил много перипетий и сложных жизненных дилемм, ведь наш настрой шел почти полностью вразрез с обычными мирскими ценностями. Отношения строились на бескомпромиссном понимании, что сейчас закладывается общечеловеческое будущее, и мы — его непосредственно формируем. От того, какими будем мы, будет зависеть жизнь вокруг. Решая множество задач, каждый вынужден был упорно работать и упражняться как над своим характером и привычками, так и над окружающей действительностью. Это не было легким занятием: жить в обычных условиях с сознанием Работы для Вечности. И все-таки каждый знал, ч т о это дело важное, и что важен не результат, а сам процесс, о чем часто повторялось на разные лады. Строительство — всего лишь некий процесс, дающий возможность нам проявить свои качества, стремления, творческий и энергетический потенциал. Можно ли было говорить о большем на тот момент, да и имело ли смысл? Мы всегда думали одно, а получалось несколько иное, жизнь к этому приучила. Но настраиваться нужно на самое высокое и лучшее, тогда течение жизни сносит не так низко, поправка суровой действительности будет в пределах нормы. И сейчас разговор зашел именно об этом.
Антонина — «Получающая взамен»
Мамочка незаметно подвела к тому, что этот неказистый домишко, который Отец Небесный буквально принудил приобрести по довольно высокой, по тем временам, цене, на самом деле представляет огромную важность в цепочке Его Замыслов. Собственно, мы не столько купили, сколько обменяли его, и в этом пришлось принять участие не только нам. Разумеется, все участники были людьми отнюдь не случайными… Из ее слов выходило, что мы наследовали два Дома, и оба построены, как это ни странно, ее бывшим мужем, которого мы дружно именовали «Дедом» и считали олицетворением едва ли не самого Сатаны. Также как Мамочку — олицетворением Софии — Премудрости Божьей, совершившей некогда оплошность, и потому несущей за нее жертвенный акт искупления. Чему проявлением было среди прочего такое жестокое и противоестественное супружество с бывшим ее мужем — дебоширом, пьяницей и распутником. Получалось, что он хотел забрать у нее все, но в итоге мы, защищаясь, забрали даже то, что он делал для кого- то другого!
Оба дома однотипны, оба — дачи, то есть, не зарегистрированы именно как дома. Расположены в в полукилометре друг от друга. Собственно, говорить нужно даже не о домах, а о земле. Но земля в данном случае имела отношение к Женскому началу, в то время, как Дома — к мужскому. Другими словами, если проводить еще более уточняющие аналогии, получалось, что через жертвенный акт Софии мы фактически получили в свое пользование то, что было создано «не нами» и принадлежало Изгою-Сатане! Она в буквальном смысле слова отработала и вырвала у него этот «мир» чтобы передать мне. Ради этого акта пришлось сначала создать общий с ним мир, а затем, категорически отделившись, забрать все, что он сотворил! Отец Небесный отдал нам этот мир в распоряжение для того, чтобы перестроили, обжили, одухотворили и оставили за собой! В этом незаметном, казалось бы, обыденном действии можно было проследить предзнаменование Величайшего, никогда ранее не осуществлявшегося акта переподчинения мира низшего миру высшему! Иисус неспроста сказал: «Все, что завяжете на земле — будет завязано и на небе, а все, что развяжете на земле, будет развязано и на небе!», давая этим понять, что каждое земное событие имеет свой Небесный Аналог, и потому так значительно то, когда в действие вступают люди, понимающие свое Небесное происхождение. Они и на земле творят Небесную историю. Но об этом еще будет речь впереди.
Понимал ли «Дед», что происходит? Судя по тому, как долго и упорно боролся за то, чтоб она не получила вообще ничего после их развода, — да. В какой-то момент мне даже пришлось вступить с ним в физическое единоборство, когда он посягнул и на то малое, что у нас было вначале. Несмотря на всю его физическую силу закоренелого строителя и вообще очень рослого, здорового человека, я все же совладал с ним, подмял под себя, но расплатился за это почти насквозь прокушенным пальцем. Тогда я посчитал это прививкой от злобы мира. Но мы выдержали и это. Мы победили. И постепенно к нам само собой перетекло даже то, что нам и нужно-то не было! Недаром имя Мамочки было — Антонина, что переводится как «Получающая взамен». Она очень много отдала. И теперь получала заслуженное.
Об этом и шла речь. Мамочка, не долго думая, бросила под ноги кусок какой-то ткани и необычайно проворно уселась, поджав под себя ноги и опершись рукой об пол, как ей нравилось. Она постоянно приговаривала, что с этого трона ее никто никогда не сбросит. Я последовал ее примеру, но сложил ноги «по-турецки» — одна из моих любимых поз. Мы забыли, для чего пришли, весь окружающий мир растворился в словах и всплывающих образах.
— Миля, — начала она, веерообразным движением пальцев отбрасывая косу за плечо, — как ты думаешь, Дед сейчас почувствует, что мы у него еще один кусок отхапали? Сказать по совести, я очень надеюсь, что мне немного физически полегчает, как ты думаешь?
Под облегчением она подразумевает свою особенность, благодаря которой многие невидимые чувства и мысли других людей ей позволено физически на себе чувствовать, как бы пропуская через себя. От плохих ей — плохо, от хороших — чудесно. Когда верх берет Отец в человеке, она это чувствует как личную победу, когда Изгой — как личную трагедию.
— Не сомневаюсь. Он ведь сейчас является олицетворением противостоящей Силы, и на нем ставка всех притесняемых Миров и их Владык. Пока он для них — главная опора в борьбе с нами, они так просто не сдадутся. И если уж Отец заставил отдать нам этот дом, выстроенный, в прямом смысле слова, Изгоем-Сатаной, то можно себе представить, в каком незавидном положении они находятся. И рады бы помешать, да не получается. Ну, а Дед, пока он имеет злобу на тебя — остается в пределах их интересов, через это они еще могут как-то негативно влиять на события. Значит, косвенно он не может не чувствовать еще одной нашей победы и своей утраты. Думаю, он сейчас не только пить перестал, но даже за юбками таскаться. У него начинается другая жизнь, жизнь обычного человека, который уже не имеет к нам никакого отношения, коль скоро никак с нами не может пересекаться. Постепенно его «отпустят» за ненадобностью. Так что чувствует ли он по- настоящему утрату — сложно сказать… Скорее, это чувствуют те, кто стоит за ним. — Я пошевелил двумя пальцами — указательным и средним, — слева от своего уха, как бы показывая рожки.
— Ясное дело. Мне и говорили уже, что теперь там полная идиллия. Он работал на стройке, восстанавливал монастырь св. Климента, ну, тот что в Инкермане, домой дочери деньги приносил. Вел себя как добропорядочный семьянин. Говорят, теперь уехал в Москву на заработки. Дай Бог, там женится…
— Вот тут на твоем месте я бы не строил радужных надежд. Они показывают неполную освобожденность от него. Где-то исподволь он продолжает беспокоить тебя, и ты хотела бы, чтоб он женился как раз для того, чтобы полностью почувствовать себя независимой… А Отец хочет от тебя иного: чтобы ты безусловно освободилась от него сама: что он есть, что нет его, женат или свободен — все едино. Понимаешь?
— Да я-то понимаю, но и ты пойми. С этим человеком я прожила почти двадцать пять лет. Он столько гадостей мне сделал, я так от него настрадалась, что хотелось бы уже раз и навсегда оказаться на разных территориях.
— Вот этого обещать не могу, — усмехнулся я, — ты сейчас как раз находишься на его территории, которую еще только предстоит сделать нашей. Мамочка тоже улыбается, но без тени иронии, она кивает: «Это другое дело. Это работа Отца. Мы должны тут все вымести и вычистить, нам не привыкать. Если раньше его штаны, насквозь записаные, приходилось стирать, то уж тут-то дело попроще!»
— Ну да, — попроще. А главное — результативнее. Здесь мы делать будем для Отца и для себя, а там — было неизвестно для кого.
— Саошиант, ну, ты уж совсем-то меня не опускай ниже лавочки! Значит, для чего-то все это было нужно, раз Отец такое допустил! — обижается Мамочка одним голосом.
— Так вот, может как раз для этого «Забирания»… Ты не подумай, я все отлично понимаю, просто иногда обидно становится… Ведь можно было всего этого избежать. Зачем столько жертв и мучений?
Как ни стараюсь, не могу удержать какой-то внутренней досады: я очень привязан к этой женщине, мы вместе низвергнуты в этот мир, где я испокон веков исправляю ее ошибки и разоблачаю иллюзии. Часто она понимает что-то лишь ценой своих или моих страданий, так как всегда равняется на меня, в каком бы виде я на земле не проявился. Она чувствует, тянется, ищет меня, хочет оградить от… последствий собственных же заблуждений… Правда, на земле ориентируется лучше меня, люди ей понятнее, их нужды ближе. В этом она учит меня быть терпимее, сдержаннее и податливей, учит понимать слабости и прощать их. Но когда касается Небесных категорий, то тут все наоборот: часто принимает желаемое за действительное, черное за белое, не всегда реагирует верно. Но сейчас она права.
— Ну, а как бы мы тогда опыта набрались, как бы разобрались в том, что хорошо, что плохо? Тут палка о двух концах. Во всем ведь есть своя польза, лапушка. Я хоть и ропщу на этого человека, все же очень благодарна Отцу и ему, что хорошо выучили меня. Все мои иллюзии разложили по полочкам, все заморочки вывели на чистую воду. Кто бы мне еще так помог?! Так что Велик Отец и велика Милость его к нам!
Тут Мамочка, повинуясь внутреннему чутью, привстала и посмотрела в небольшое окошко, ведущее в сторону станции. По взгляду было видно, что она почувствовала кого-то.
Хочешь изменить мир — начни с себя
«Ну, так я и знала, наше счастье пожаловало!» — со своим запредельно мягким юмором произносит она и полностью встает, поправляя синюю длинную юбку. Мне стало интересно, кто это сегодня удостоился такого титула. На ум приходило сразу несколько кандидатур. Для Деда слишком весело произнесено, для дочерей — слишком беспристрастно, значит кто-то из наших ребят. Я быстро подошел к окну и с высоты второго этажа увидел входящего в поржавевшую, немного накренившуюся вперед калитку Валеру. Ну, все ясно. Это точно «наше счастье», которое появляется только по знаменательным дням, да и то через раз, как я любил поговаривать. Этот человек весной 1992-ого, после моих тщетных попыток повлиять на родственников и сподвигнуть их к пониманию произошедших со мною в армии и Феодосии перемен, единственный безоговорочно все воспринял. Он уехал из Сибири с рюкзаком и парой сумок. Уехал, чтоб помогать мне. И помогал, кстати, как мог — и делом и словом. Потом было много приключений, он даже на какое- то время возвращался назад, чтобы подзаработать денег. Теперь жил в Севастополе, работал в милиции, где предоставляли и жилье, и прописку для таких вот еще неопределившихся в жизни. Что у него лучше всего получалось — так это плыть по течению.
Перед дверью Валера остановился в нерешительности, огляделся, высоко поднимая свой орлиный нос и черную, как смоль, челку. Явно искал подтверждения нашего присутствия. Я не стал томить парня, выглянул с балкончика и позвал наверх. Через минуту он ввинтился в люк шумно и косолапо, сжимая в руке черную матерчатую сумку, в которой носил небольшой скарб на разные случаи жизни. На его лице, как всегда, ярче утренней зари горела обезоруживающая улыбка. Что Мамочка и констатировала: «Ясно солнышко явилось, не запылилось!» Поздоровались, обнялись. Садиться уже не стали, притулились к подоконнику и углам шкафчиков. Валера как всегда без особого энтузиазма, вкратце рассказал, почему в очередной раз его так долго не было. Ничего нового, все как обычно: «служба», «дежурства», «усталость», «опоздал на электричку», «проспал», «ходил на море» и всякое тому подобное — вот и все его набившие оскомину аргументы, каждый раз произносимые как нечто из ряда вон выходящее и, как минимум, застигшее его врасплох.
Лицом он очень походил на индейца, за что в погранвойсках, где проходил срочную службу сержантом, получил одноименную кличку. Когда говорил, лицо было необычайно серьезно, сросшиеся брови усугубляли это впечатление, хотелось ему верить. А многие, кто плохо его знал, наверное, и верили. Нет, он не врал. Просто мы его изучили слишком хорошо. Можно было все его невзгоды свести всего к двум словам, которые Мамочка опять же озвучила, подводя предварительный итог: «Лень-матушка, сынок, родилась вперед тебя…» Затем он вздохнул облегченно и, по-прежнему широко улыбаясь, продемонстрировал покорную готовность «получать втык», как называлась небольшая головомойка, в данном случае, за несоответствие слов делам. За вредоносные действия вычитка называлась уже куда серьезнее: «отчихвостить в хвост и в гриву». И выглядело это тоже не так уж безобидно, человек буквально «раскладывался» по полочкам и оказывался под грузом собственной совести.
Немного пожурив товарища, мы, как ни в чем не бывало, продолжили разговор. На этот раз он устремился по более практичному руслу. Мы обошли дом еще раз и рассказали Валере про задумки: здесь пристроится комната, здесь будет новый очаг, здесь — второй этаж с комнатами на север и юг. В идеале хотелось бы каждому из наших ребят оборудовать по небольшой комнатке, ну и нам с Мамочкой небольшой кабинет. Но насколько мы будем в состоянии вытянуть такой масштаб, сказать пока трудно. Во дворе места тоже больше чем предостаточно: планируются и сараи, и мастерские, и хорошая русская баня, одним словом — есть куда руки приложить, но и отдача должна быть впечатляющей. Пусть задумка не так велика по масштабам каких-нибудь серьезных организаций, земли мало, статус довольно скромный: несколько соток приватизированных в личное пользование, но нам важно зацепиться, с чего-то начать, а там уж как Бог распорядится. Главное, не отворачиваться от того, что Свыше посылается, даже если не все до конца понятно и идеально, время само расставит все по местам. Часто самое важное происходит не там, где ждешь, а там, где и не снилось. Всегда нужно быть готовым к такому.
Валера тут же выразил желание помочь чем и как сможет, обязался регулярно приезжать и прикладывать руки. Чего стоили его обещания, мы хорошо знали, но сейчас это не имело значения, так как было важно, очень важно, чтобы кто-то мог слышать, осмысливать, принимать это — помогать нам формировать устойчивый образ Будущего. Мы привыкли, что у любого нашего события всегда есть свидетели, которые не понаслышке знают о происходящем. Видимо, это было важно и для Небесного Отца, дабы наши дела имели все признаки настоящих, легальных, засвидетельствованных извне, а не совершенных в глубоком подполье, в абсолютной тайне от мира.
— А какие мастерские вы планируете, Саошиант? — осведомился Валера уже на улице, когда мы стояли возле белой трехметровой блочной стены, отделяющей участок от совхозного хранилища-холодильника.
— Ну, разные. Есть мысли все построить на самодостаточной основе. То есть, чтобы было свое хозяйство: куры, коровы, пчелы даже. Чтобы была столярка, гончарня, кузница. Много разных задумок, дай Бог, чтоб хоть треть из них воплотилась. Ну и главное, чтобы все это строилось на основе других взаимоотношений, а не как в нынешней системе: человек человеку — волк. Понимаешь? Мы вот понемногу уже и книгами разными обзавелись, да, Мамочка? Просвещаемся, как да что раньше делали люди, до того, как понаклепали заводов с фабриками. Чем жили, что производили и как. Очень интересно, уверяю.
— Мне тоже всегда интересно все пробовать своими руками. Ты же знаешь, как я ковыряться люблю…
Мамочка не удержалась: «Валера, сынок, слухай мэнэ, и беда тэбе не менэ! Мы тут столько интересного с Саошиантом узнали, только успевай, лапочка, разгребать! Это же новая жизнь, другой совершенно ко всему подход. Это же не просто корову пойти попасти, а потом молоко на рынок вывезти. Это же для себя, для своих же братьев, любое дело превращается в радость, а уж если есть какие-то наклонности, так это только приветствуется, флаг, как говорится, тебе в руки! Я выросла в селе, знаю, что такое ручной труд, что такое хозяйство. Если с добром и по-доброму — никакая работа не в тягость. Мне тетя Поля только слово доброе скажет, так я уже как мотылек порхаю, не чувствую ни сапог двухкилограммовых, ни того, что ветер в заплатах гуляет! А вы же все связаны друг с другом высокими идеями, вас же Сын Небесного Отца собрал для изменения вот этой жизни и друг друга, так неужто вам будет в тягость вместе с ним у станка постоять или там камни потаскать на общее дело и благо?!»
Валера не сопротивлялся ее словам, они лились без напора, ласково, с каким-то журчащим переливом, втекая в самую душу и мгновенно создавая атмосферу всемогущества, защищенности, сладостной исключительности и значительности. Слабых духом такие слова могли, наверное, и сгубить, вызвав к жизни гордыню, самодовольство, беспочвенное воспарение над всеми и всем. Но сейчас слова ложились на благодатную почву. Валера уже и сам верил, что он таков и способен на такое. Возможно, приложи он сам лишь чуточку усилий — так бы и было…
А Мамочка продолжала все так же спокойно, умиротворенно, но искренне и проникновенно. Глаза ее светились откуда-то из голубой глубины не то чтобы любовью ко всему сущему, а бесконечной верой во все сущее: «Ну, а тебе, сынок, особая задача выпала. Ты вырос вместе с Саошиантом, первым пошел за ним. Тебе нужно больше других на него равняться. Ты уж не срамись, не подводи его и доверенного тебе — не предавай. Он о тебе всегда много хорошего рассказывает, а ты его подводишь. Он же, несмотря на это, все равно в тебя верит. Так что просыпайся, Валера, хорош ночевать, работы- то у тебя куча мала. Прежде всего — быть оплотом Сыну в его деле. Ну и ко мне немножко доверия не помешает. Я же тоже здесь не для интерьера. Кто здесь еще о тебе позаботится, кто тебе руку помощи протянет?»
Валера тихонько кивал. Я стоял поодаль, но до моего слуха доносились все слова. Осматриваю территорию снаружи, пытаясь на глаз прикинуть, сколько места понадобится для возведения планируемой постройки. Двор покрыт сочной некошеной травой, огород засажен поверхностно и небрежно человеком, который не собирался с него что-то серьезно собирать. Трехметровая стена напротив дома уже ступенчато подперта в несколько рядов сложенным светло-коричневым, с красивыми ровными гранями сакским пиленым камнем. Это помогли друзья из Никополя, которые периодически приезжали за советом, за живым общением, помощью. Они же и предоставили КАМАЗ с прицепом и двумя водителями. Одну ходку-загрузку полностью сами оплатили. Кубов десять свободно разместилось вдоль высокой стены без ущерба для основной территории. Рядом лежали разбитые ящики да каркасы, оставшиеся от крольчатников. Все это когда-нибудь куда-нибудь да пригодится. По давно заведенному правилу у нас ничего не пропадало, все так или иначе шло в дело. Экономить и находить всему применение — был мой конек. Да и Мамочка чудесным образом умела из ничего сделать что-то. Здесь мы были похожи. Только она — по женской части, я — по мужской. Уроки Рауля явно пошли мне впрок. Кто учил хозяйственности ее — оставалось загадкой. Вероятно, жизнь.
Прикрыли за собой ржавую калитку и все вместе вернулись домой. Мамочка тут же быстренько, за неутомляющим, душевным разговором, который так все любили, состряпала оладьи, вскипятила чаю, и за столом в светлой, хоть и небольшой кухоньке, мы оживленно говорили уже на разные насущные темы. Сначала о жизни Валеры, потом о нашей, затем о совместной духовной работе, ну и, наконец, о тех, кого сегодня не было, но кто являлся частью нашей общей жизни, практически, нашей семьей — о своей небольшой общине. Событий для обсуждения было более чем достаточно.
Возрождение и розги
Когда крымское солнце переместилось на западную часть неба и стало потихоньку приближаться к скалистым горам, мы вышли прогуляться вдоль речки. От домика она протекала в пяти метрах, разделяла только искусственная насыпная дамба, густо засаженная деревьями и кустами по примыкающей к воде кромке. По дороге, распластавшейся по дамбе и вилявшей вдоль русла реки, мы и любили прогуливаться туда-сюда, когда перед глазами простиралась вся округа. Пошли на восток. Слева кусты, деревья, спускающиеся к весело журчащему, но почти пересохшему Бельбеку, справа — дачные садовые участки, за которыми железнодорожное полотно и взбирающийся на невысокие горы лиственный лес. Дул легкий теплый ветерок, который вообще любил нашу долину и часто летом освежал ее шаловливыми ревизиями, продувая то с востока на запад, то наоборот. Пахло живой, движущейся водой, набирающей силу травой и еще чем-то едва уловимым, но очень приятным, близким и земным. Атмосфера располагала к задушевным беседам. Валера хорохорился, делая вид человека действительно до глубины души вникающего в суть проблем.
— Саошиант, ты вот говорил, что когда-нибудь эта долина вся будет наша… Ты так сам думаешь, или есть какие-то тому подтверждения, какая- то информация?
— Нет, Валер, я не то чтобы думаю, что она вся будет наша, я говорю, что неплохо было бы… И еще я говорил, что нашей она станет тогда, когда два города, идущие друг другу навстречу, срастутся.
— Ну, ты же имел в виду кладбище на горе за селом?
— Да.
— Это сколько же должно умереть людей? Тут в селе вообще столько наберется?
— Да речь не о смертях, а о времени.
— Долго… Мы можем не дожить. Тогда чья же будет долина, если нас уже не будет?
— Наша она будет не по бумажным законам, а по сути. Об этом речь.
Ведь год назад начат процесс Возрождения переподчиненных Божеств, тех самых управляющих всем живым Сил-Законов. Начат мною, значит все, что будет принадлежать им, косвенно будет иметь отношение и к нам. Мы вроде как принимали в этом участие…
Я слегка усмехаюсь и поглядываю на серьезную Мамочку, она ловит мой взгляд и мгновенно подхватывает своим задорным высоким голосом, не вызывающим сомнений: «Валера, ты и оглянуться не успеешь, как все произойдет. Для Отца Небесного тысячи лет — как один день, что уж там говорить о каких-то жалких полста или сотне лет? Я вот приехала сюда жить почти одиннадцать лет назад, не могла налюбоваться этой красотой. И по сей день влюблена в это место, а годы пролетают незаметно… что я успела тут тако- го сделать — ничего. Но Отец через меня очень много уже сделал. Имею наглость думать, что если бы было по-другому, то он не привел бы ко мне своего Сына»
Затем, сделав паузу, добавила, игриво склонив голову и заглядывая мне в глаза: «Правду я говорю, любушка, или у кого-то есть другие мнения?»
Других мнений, конечно же, не было, и мы подтвердили это дружным радостным смехом, который вообще был неизменным атрибутом любых наших, казалось бы, самых серьезных бесед. В душе мы оставались детьми. Но разговор был все-таки важный. Поэтому я вернул его в русло.
— Понимаешь, Валера, все в этом мире зависит от Управляющих Сил. И люди — в первую очередь. Изменим Силы — изменятся и они. А куда им деваться, если их наполнят другие чувства, мысли, стремления? И вот тогда к нам притекут сюда те, с кем такое случится, кто найдет в себе силы понять все это и принять. А теперь представь: в селе живут и работают, допустим, тысяч пять человек. Это по максимуму. От этих людей зависит, какова тут жизнь. Так ведь? И вот однажды «наших» начнёт прибывать сюда все больше и больше. Потом их уже не пять тысяч, а десять, к примеру. И живут они тут же, в селе: купили, построили, взяли в аренду жилье, магазины, цеха, сады и поля. Там же многие из них и работают. А это не только рабочие, это и интеллигенция — образованные, грамотные люди. Улавливаешь, о чем я?
— Нет пока.
— Хорошо. Скажу прямо. Эти люди рано или поздно станут здесь большинством и будут формировать общественное мнение, стиль и образ жизни в пределах вот этой территории. А если они наполнены нашими идеями, то что получается?
— А, теперь уловил. То есть, ты хочешь сказать, что в этом случае здесь все станет по-другому из-за этих людей! Как бы нашим?
— Вот именно. Но не «как бы», а нашим, общим. Это ведь обыкновенные люди из того же самого мира, не с луны. Только в иные ценности верящие. И они по-другому ко всему подойдут. Не надо будет создавать отдельные поселения: Мухаммед не строил новый город, он просто изменил жителей уже существующего. Вот так примерно все это и начнется. Сначала здесь, потом — повсеместно.
Валера вернулся к теме Божеств. Спросил о том, как это понять, что «они возрождаются», не было, мол, их раньше, что ли или как?
— Почему же не было. Они существуют в Иерархии Изгоя с очень давних пор. Служат ему верно и преданно. Иначе как бы мы сейчас могли жить и видеть все это «великолепие» вокруг? Но подошло время их… как бы точнее выразиться… переподчинения, что ли, Отцу через Сына. Сейчас я работаю с ними в виде, так называемых, Славянских Божеств лишь для того, чтоб можно было их глубже понять, осознать, сделать частью общего понимания. Славянские имена Божеств очень понятны, они даже называются словами, которые сами по себе уже что-то нам говорят. Вот взять хотя бы Ладу, Рода или Яровита. Неужели тебе, как русскоязычному, эти слова непонятны? Каждые пять дней календаря я пишу им молитвы, где выражаю эту их суть. А я, как ты знаешь — не поэт, не фантазер какой-нибудь, а практик, выполняющий волю Небесного Отца. Отец объяснил мне, что они таким вот образом должны быть проявлены и обозначены, а потом — преображены, и я следую четким инструкциям, которые и в Откровениях ты читал. Я их в области свое- го сознания трансформирую уже во что-то другое, нежели то, чем являлись раньше. Вот и весь процесс. Понимаешь?
— Ну, не всё. Так, — местами.
— Так ты задавай наводящие вопросы, чтоб было не «местами»!
— Хорошо. А наша какая роль в этом процессе? Просто читать им эти молитвы и всё?
— Что значит — «просто читать молитвы»? А как же синхронные удары лбом об пол и дружное хоровое «аллилуйя»?
Валера смотрит на меня с широченной улыбкой, он знает, что иногда юмор у меня выскакивает в самых неожиданных местах.
— Ну, а если серьезно, то чтение молитв — неизменный и незаменимый атрибут Возрождения. Ведь все происходит на уровне Сознания человека. Мне дается понимание их Сути, вам — вера в это понимание и возможность как-то проводить его в жизнь. Так все и работает. Вы ведь не просто слова произносите, а эти Силы задействуете, привлекаете, можно сказать, обкатываете в новом качестве. Так что ваша роль тут незаменима, Валера. Я вот часто Мамочке говорю, что без озвучивания, формулирования, высказывания вслух, ничего вроде бы как и не существует. А после того, как проговорил и кто-то услышанное понял — это становится фактом, событием, реальностью. Люди же все взаимосвязаны, как клетки единого тела: что стало достоянием одной клеточки, стало ей ясно и доступно — автоматически распространится на все остальные даже и без их на то желания и воли. Так что, Валера, твое нечастое к нам появление отчасти лишает меня возможности воздействовать на определенную часть человечества, за которую ты тут отвечаешь и которую представляешь. За ушко бы тебя, да на солнышко!
Мамочка как всегда своим по-доброму озорным тоном подхватила шутку, добавив: «Так что все вы на этот пароход собраны не случайно. Каждый из вас несет огромную ответственность, и, приходя к нам, не забывайте приносить розги…»
— А розги-то тут при чем? — засмеялся Валера, как бы оправдываясь. — Да так, для профилактики, чтоб не задавались.
Тут уже засмеялись мы все вместе. Разговор показывал наше с Мамочкой твердое убеждение, которым делились лишь от избытка стремления порадовать другие души, наполнить их нашими переживаниями, чтоб и они испытали то, что испытываем мы, когда Отец делится своими сокровенными тайнами. Делали мы это всегда свободно, открыто, с юмором и искренней верой. Никаких материальных или меркантильных целей за нашими словами никогда не стояло, не увидеть этого было невозможно. Мы делали только то, что реально могли, и чего-то сверхъестественного не загадывали, часто повторяя: «Сделай все, что зависит от тебя, а в остальном положись на Бога!»
Круг доверенных лиц целенаправленно и максимально сократили. Более того, отбор был весьма жестким, так как негласные требования, несмотря на кажущуюся простоту, не каждый мог выполнить без сучка и задоринки. Для этого нужно было очень сильно хотеть стать лучше. Даже те, кто имел более или менее постоянный доступ в нашу среду, зачастую висели на волоске общего доверия, который был так тонок, что периодически обрывался от напряженности духовной жизни и постоянной борьбы. В этой борьбе со своими недостатками закалялся дух наших сторонников, формировалась бескорыстная дружба и широкие взгляды. Пройдя через такое, человек уже не мог удовлетвориться прежними мещанскими представлениями о жизни и быть довольным ее обычным эгоистическим течением. Он стремился получить большее, стараясь как можно плотнее подойти к первоисточнику и все увидеть, понять, утвердиться в этом. Все просто жаждали выявить свои ошибки и заблуждения, так как только это помогало формированию правильного отношения к себе, Богу и окружающим.
Первоисточником уже являлись даваемые мне Свыше Откровения, которые периодически записывались в стихотворной форме. А со временем они выливалось во что-то на практике — каждое предложение, каждый образ получал реальное подтверждение, претворение, объяснение. Это было действительно чудом. Чудом, изменяющим сознание. Но часто получалось так, что одни знали что-то одно, другие — другое, одни были свидетелями одного явления, другие — другого. Вот и Валера много что видел, много что знает, даже из моего прошлого, а многое — вне его. В чем-то он участвовал, в чем-то нет. А сколько еще таких людей впереди, которые будут приходить на разных этапах Пути, что-то осуществлять и либо оставаться рядом, либо пропадать бесследно, в зависимости от чистоты побуждений, силы духа, планов Бога.
И в этот момент я невольно вспомнил, как все начиналось. Тогда оно еще не имело вид религиозных воззрений, знаний не хватало, но опыт духа, его стремления, сознательно вызываемый эффект проникновения в невидимые внутренние миры не оставляли сомнений в том, что у этого будет грандиозное, фантастическое продолжение. Я унесся мыслями в детство. В то детство, которое частично протекало на глазах шагающего рядом парня, верящего в меня без всяких сомнений, несмотря на то, что он и старше, и независимее, несмотря на то, что он знает моих родственников, общих детских друзей и мою доармейскую биографию. Он являлся как бы связующим звеном для двух прожитых мною жизней, существующих теперь по отдельности. И именно в этом качестве, не больше и не меньше, представлял для Бога ценность в нашей непростой Истории. Мы же любили его просто таким, каков он есть. И пока Валера стыдился своих промахов и стремился, пусть даже на словах, быть лучше — ему было с нами по пути.