(События в мире людей)
Поиск пути
Жизнь часто вносит коррективы в наши планы, поскольку мы не всегда помним свои подлинные цели и мечты, она же не забывает об этом никогда. И как бы мы порой ни старались попасть сразу в дамки, она предварительно заставляет пройти все клетки своей шахматной доски, чтобы мы на себе испробовали свои замыслы и почувствовали их положительные и отрицательные стороны. Так накапливается опыт, и приходит зрелость. И все это, рано или поздно, вернется к своему источнику, претворится в жизнь, компенсируя ей затраченные на нас усилия и обогатив ее нашим опытом. Как любое растение сначала берет соки из почвы, питается, а потом этой же почве себя и отдает, удобряя ее плодами своей деятельности, так же происходит и с человеком, для всякого этапа свой сезон, свое время: есть время расти, цвести, вызревать и плодоносить, и есть время отдавать плоды и сбрасывать листву. Так было заведено в этом быстроменяющемся мире — в максимально сжатые сроки дать всему живому проявить себя от состояния бессознательности до состояния полного самосознания себя в Боге. Поэтому всё происходящее здесь — происходит хоть и постепенно, но неумолимо, обязательно и последовательно. Случайного и неважного не бывает. Недаром в народе говорят: «Всякому овощу — свой срок».
Ялтинская набережная гудела, шумела и переливалась. Отовсюду и во все направления молниеносно проносились эманации бесшабашности, разгульного отдыха, откровенной праздности и безделья. Куда не поверни голову, всюду только одно: любой каприз за ваши деньги. Здесь можно было увидеть и художников, мгновенно создающих поразительно разнообразные по красочности и стилю портреты, и фотографов, предлагающих немного посидеть в обществе какого-нибудь экзотического зверька и сохранить себе память об этом на всю оставшуюся жизнь. Разумеется, этим не ограничивались предлагаемые возможности курортного города, но для того, чтобы воспользоваться другими, более завуалированными, нужно было уже немного внимательнее всматриваться в гуляющих девушек, отслеживая их заинтересованные взгляды и характерный смех.
Мне же и в голову не приходило, что я хоть кому-то могу быть интересен более, чем сам того хочу, и поэтому этот рай разнузданных страстей оставался за кадром моего внимания. Я лишь смутно догадывался о нем, находясь, практически в эпицентре. Всевозможные кафе, оглушающие музыкой, цветастые юбки, визгливые и нетрезвые голоса вызывали во мне мало отклика, если не сказать, что не вызывали его вообще. Происходило так еще и потому, что я находился как бы в ином измерении, где все это существовало ненавязчивым фоном и могло вызвать, разве что, улыбку иронии у живущего вне сиюминутных потребностей. Отчасти я жалел, отчасти даже понимал этих людей. Ведь они не знали того, что знал я, и не считали это настолько жизненно необходимым, каким оно представлялось мне, они по-своему не теряли времени, раз уж у них его был избыток. У меня же избытка времени не было, как, впрочем, не было и его недостатка. И если бы я моим самосознанием и чувствами хоть краешком души прикоснулся к этому миру, показав окружающим, каков внутри, то все равно мне не нашлось бы места в повседневной круговерти. Я это сознавал. И потому скрывал свое естество. Ищущего очередной попойки или близости с новой женщиной назвали бы всего лишь непутевым, а меня с моими замашками и поисками — сумасшедшим. Обычно принято считать, что непутевого можно наставить на путь истинный, в то время как сумасшедшего — вряд ли. Таким образом, общество всегда открыто для первого и даже покровительствует ему, но наглухо закрывается от второго. Понимая это, приходилось молча и скромно наблюдать за происходящим, надеясь лишь на то, что Всевышний, который открыл мне так много знаний, сам же позаботится об их приложении. Спешить было некуда, так как всей полноты Понимания до сих пор не было, оно, очевидно, должно было прорасти вместе с остальными посевами самой жизни. Жизни в новом качестве.
В каком? Ясное дело, в том, которое мне приоткрылось чуть больше года назад: в качестве Посланника Бога, пришедшего в мир как человек среди людей, не парившего над их заботами и нуждами, досконально знавшего все их сильные и слабые стороны. Самое главное — умевшего уважать других людей такими, какими они были! В детстве и юности мне неоднократно приходилось иметь дело с блудодеями, алкоголиками, разного рода порочными людьми, выслушивая их бесчисленные и самые разнообразные исповеди и откровения. Как ни странно, это никогда не вызывало во мне брезгливости или лицемерного возмущения, потому что я признавал за каждым право на его Путь, не изменяя, при этом своему. Видимо, по этой причине ко мне и тянулись такие люди: они видели во мне своего рода отдушину, показывая тем самым, что признают мои ценности, но пока в силу своей слабости не могут разделить их.
Менее приятно было смотреть на холеных праведников, которые на самом деле представляли собой тайных богохульников и грешников, всеми силами не признающихся в этом себе и другим. Эти, в попытках подмять под себя весь мир, были готовы на все. И лишь для того, чтобы как можно более безнаказанно творить тайные свои грехи! Они не только не признавали Высшего Начала, но и откровенно воевали против него под любым предлогом. Так вели себя всяческие отличники, комсомольские и прочие активисты, просто богатые или представительные люди, все те, кто хотел быть в этом мире превыше других, создавая иллюзии и нормы по правилам того, что им легко давалось и что было в их власти. Если они были сильны в математике, то всеми силами доказывали миру, что математика и только она — панацея от всего и вся! В то же время, все то, что было им чуждо или давалось с трудом, предавалось анафеме, относилось к второстепенному, незначительному. Так придумал в свое время их Божок: мир можно подстраивать под свои возможности и желания, где побеждает тот, кто убедит других, что его деятельность — самая важная. И не столь важно, чем ты занимаешься: сегодня ты — изворотливый фарцовщик, завтра, убедив общество в том, что это нормально, — крутой бизнесмен! Сегодня — ничем не брезгующий магнат, завтра — неприкосновенный депутат!
Поскольку к девятнадцати годам Всевышний счел меня готовым для открытия моего предназначения, то, видимо, уже не вызывала сомнений зрелость для принятия такой ноши. И все же привыкать к ее тяжести и ответственности пришлось долго. В тот период я находился среди временно оказавшихся рядом людей — военнослужащих срочной службы. В этом был Великий замысел Отца Небесного, как понял позже. Ведь в любой другой ситуации наверняка немедленно бы приступил к проповедям. А что, кроме скупой внешней информации, которая и без меня великолепно всем известна, в прозелитском пылу я смог бы предложить тогда людям? Просто убеждать окружающих, что мое мнение о жизни — самое правильное и истинное? Чем бы тогда отличался от тех же активистов-комсомольцев или от новоявленных пророков всех мастей?
Теперь, спустя полтора года, ситуация была уже несколько иной: поняв, что первоначальная Работа будет скрытой, я не считал необходимым с наскока кому-то что-то доказывать и находился на пути к Своему Месту. К тому Месту, с которого должен был начаться Особенный, отличный от других, Путь, который скажет сам за себя. С удивительным спокойствием я твердо знал, что не пройду мимо него, не заблужусь в бесконечном потоке идей, школ, течений, пестрых псевдооригинальных индивидуальностей. Потому что это казалось второстепенным, по сравнению с тем, что фонтанировало из моей собственной души все ярче, все отчетливее и все удивительнее для меня самого.
Как-то я по своему обыкновению брел вдоль набережной, крутя головой по сторонам, чтобы разбавлять внутренние процессы внешними впечатлениями и тем самым окончательно не подпадать под разрушающую силу ума, ищущего ответы на колоссальнейшие вопросы. Где-то посередине ялтинского «Бродвея» мне попались на глаза прямо на деревьях и кустарниках развешенные плакатики с цитатами из каких-то явно продвинутых книг. Заинтересовавшись, приблизился. На небольшом раскладном фанерном столике рядами лежали интереснейшие и редчайшие книги на религиозные и философские темы. Вокруг — лавки, сразу же за которыми радовалась разнообразная приморская зелень. Шум моря долетал сюда с каждым порывом ветра, а солнце можно было нормировать, периодически переходя от лавки к лавке под ускользающую тень развесистых акаций. Посреди этого оазиса стояли мужчина и женщина, они добродушно улыбались какой-то заинтересовавшейся женщине и что-то очень обстоятельно и добросердечно ей растолковывали. Мужчина, одетый в клетчатую рубаху с засученными рукавами, имел седоватую бороду по грудь, ему было на вид лет сорок пять. Светловолосая женщина светилась веснушками, прыгающими наперегонки с цветочками ее сарафана, и она была значительно моложе. Стараясь не привлекать к себе внимания и пользуясь тем, что хозяева сосредоточены на той женщине, незаметно подхожу к прилавкам и быстро пробегаю глазами разложенную литературу. Так и есть, это книги духовного плана: тут и Бхагавад-гита, и Коран, и Агни-йога, и Флоренский, и еще Бог весть кто и что. Стараясь не показать своей заинтересованности, небрежно беру брошюры-проспекты, распечатанные на ризографе и пробегаю глазами по ключевым строчкам. Почти мгновенно определяю, что люди эти имеют отношение к движению Ивановцев, что они — крымчане, организовывают походы по малоизвестным местам Крыма, и все этобильно сдабривается духовной начинкой, помноженной почему-то на изучение английского языка. Несколько позже я узнаю, что мужчина проводит так называемые духовные «Вахты», а женщина до встречи с ним была преподавателем английского.
Впервые я встретил таких людей, которые чем-то напоминали меня самого, но как показалось, уже ушли значительно дальше — они собирают аудитории и даже что-то людям прививают разумное, доброе, вечное. Примерно так же и я представлял себе первоначальную возможность собирать людей и что-то им приоткрывать из духовного мира. Пожалуй, сразу же стало ясно, что нашел нечто соответствующее моему внутреннему поиску, но чтоб убедиться в этом, нужно было вникнуть во все подробнее и, выждав, когда они освободятся, я осторожно спросил, чем они занимаются, что проводят, кто и на каких условиях может воспользоваться их предложениями. Мужчина охотно объяснил, что они проводят природооздоровительные походы по малоизвестным местам Крыма и делают основной акцент на внутреннем и внешнем оздоровлении человека. Внутреннее очищение производилось путем духовных практик, молитв, общения, внешнее — через систему Порфирия Иванова, называемого его последователями — Учителем. В походе особый режим, особое питание, дисциплина и ряд намеченных мероприятий, таких, как расчистка заброшенных и заваленных родников. Чтобы стать участником похода требовалось не так уж много: хотеть и мочь приехать на место встречи, собрать необходимое снаряжение и запасы еды, иметь средства оплатить такой поход-семинар, причем — по желанию и по возможностям. Женщина была более словоохотлива, и это несколько не нравилось мужчине, он словно не хотел, чтобы в общении она перехватывала пальму первенства. Тем более что, действительно, говорил он представительнее, внушительнее, более детально, то есть, явно лучше владел ситуацией, был инициатором. Он производил впечатление мирянствующего православного монаха с богатым жизненным и духовным опытом. Глаза его при этом светились какой-то детской добротой с хитрецою, присущей шкодливым деткам, когда они вроде бы покоряются, но заранее знают, что не смогут соблюсти все строгие запреты родителей. Я проникся доверием к нему сразу. Не знаю, догадался ли он в первые мгновения, с каким человеком имеет дело в моем лице, но дальнейшее показало, что и без ненужных объяснений он отнесся ко мне по-доброму и с пониманием. Для возникновения такого отношения с моей стороны потребовалось не так много — просто рассказать ему вкратце, что делаю в Ялте, к чему лежит душа, каковы дальнейшие планы. Женщина спросила, как меня зовут, затем они представились сами. Ее звали Аней, его — Валерием Петровичем. Она была всего на несколько лет старше меня.
Пока я сидел на лавочке и изучал какую-то взятую с прилавка брошюрку, Аня подсела рядом, и через некоторое время как-то сам собою начался разговор. Я услышал вкратце историю походов и в свою очередь поделился тем, как и почему оказался в таком положении. Она как-то сразу перешла на «ты», иногда соскакивая на «вы».
— Саша, а почему ты приехал именно сюда, в Крым, да еще так стремишься в Севастополь?
— Мечта детства, лет в 11 нас из Артека возили в этот город, тогда он и запал мне в душу, всегда говорил всем, что там и только там буду жить.
— А почему не в Ялте, не в Феодосии, не в Алуште, если уж так понравился именно Крым, там тоже, в общем-то, неплохо…
— Это курортные города, а я серьезно настроен поселиться в настоящем городе. В большом и, в то же время, около моря, — ответил я, не замечая в ее словах легкой иронии.
— Ну, почему же вы думаете, что Феодосия — не «настоящий» город? Там очень мило, море, древние сооружения, добрые люди.
— Правда? Я там никогда не был, поэтому сказать что-либо определенное не могу. Может, вы меня с собой возьмете в походы, тогда посмотрю?
Валерий Петрович, слушая как бы в пол-уха и делая вид, что наводит порядок на столе и среди плакатов, усмехнулся и вмешался в разговор:
— Думаю, судьба каждого уже расписана. Если тебе суждено побывать в Феодосии, ты побываешь…
— Возможно моя судьба сейчас как раз в том, чтоб последовать за вами. Почему бы и нет? Здесь меня ничто не держит. Я собирался устроиться на работу, но не успел. Мне понравилось то, что вы предлагаете. Вот только заберу результаты анализов, и можно хоть завтра ехать. Когда Вы уезжаете?
Они слегка смутились и замялись, не ожидая такой прямоты и такого оборота дела. «Дня через два», — наконец сфокусировался Валерий Петрович и как-то странно взглянул на Аню. Вероятно, я невольно подгонял их или нарушал какие-то планы, но они привыкли полагаться на случай, как и я. Она посмотрела на него еще страннее, я же делал вид, что не замечаю этой переглядки, а если и замечаю, то она меня не касается.
— Отлично. Я тоже буду готов через два дня ехать. Если Вы тут завтра еще будете, я подойду, чтоб обсудить все подробнее, идет?
— Подходи. Мы тут с десяти или одиннадцати утра. Будем рады тебя видеть.
Валерий Петрович, посмотрев на Аню, улыбнулся, и я понял, что на сегодня и так уже превысил отведенные мне полномочия, потому что удивил даже сам себя как минимум каждой высказанной фразой. Но, видимо, так уж все должно было случиться, и с чувством выполненного долга я пошел восвояси. Нужно было еще забрать снимки флюорографии, а город расположен так, что куда бы ни пошел — всегда нужно идти либо в гору, либо с горы. Никакой общественный транспорт в этом помочь не мог, так как нужно петлять маленькими улочками. А такси я не брал в целях экономии. За снимками нужно было шагать в гору.
Лишь спустя много времени, я сообразил, что оставил на лавке во время разговора брошюру П. Мухортова об М-ском треугольнике. Смиряться с такой потерей не хотелось, но и возвращаться назад считал несвоевременным, чтобы не испортить впечатления и не попасть окончательно в неловкое положение. Если брошюру возьмет кто-то другой, значит она ему нужнее, если же ее заберут Валерий Петрович и его молодая супруга, значит, мне ее вернут. Рассудив так, я успокоился и пошел по своим делам.
На другой день, когда подошло назначенное время, я стал издалека заходить на «посадку». Сначала обошел Набережную улицей выше, там, где можно было видеть в проеме переулка вчерашний оазис. В одиннадцать часов знакомых силуэтов еще не было. Пришлось побродить по улочкам и магазинам. К полудню вернулся, вышел к магазинам, фасадами стоявшими к Набережной и, пройдя один из них насквозь, вышел почти прямиком куда нужно.
Все было как вчера. Плакаты, книги на столике, два обаятельных человека. Уверенным шагом я приблизился и поздоровался. Прием был лучше, чем прощание. «Видимо, обсудили», — подумал я и решил начать с плохого.
— Я у Вас вчера тут свою брошюру забыл где-то на лавке… Вы не видели ее, случайно?
Реакция была неожиданной. Аня даже не смогла сдержать недовольство, когда я еще раз заострил внимание на том месте, где вероятнее всего она должна была лежать. Лишь когда я уже совсем было поверил в то, что потерял брошюру окончательно, внезапно среди лежащей стопки книг, только что вынутых из сумки, увидел ее самую. Выждав минуту и дав этим книгам попасть на стол, я как бы невзначай стал присматриваться и сделал вид, что только что узрел свое сокровище. Есть у меня такая странность — замечать все быстрее остальных, но не подавать виду. Валерий Петрович дал Ане понять взглядом, что ситуация более чем очевидна, мол, раз человек настаивает, значит книжка действительно принадлежит ему и попала к нам случайно, та, немного поколебавшись, согласилась и книгу вернула. Немного приглушив свет своих веснушек тенью акации, она произнесла в мой адрес что-то вроде: «Надо быть внимательнее в другой раз», после чего я окончательно понял, что никого не нужно идеализировать. Спустя минуту-другую напряжение спало и все вошло в нормальное русло. Мы общались как старые знакомые.
Это был уже второй казус за последние дни. И оба по моей вине. Но нестандартность ситуации однозначно указывала на ее неслучайность. Это была еще одна моя странность — я часто невольно попадал в ситуации, когда люди с первых же минут знакомства открывались мне своей самой потаенной стороной, словно бы для того, чтобы ни у них, ни у меня не было ложных и иллюзорных представлений в отношении друг друга, чтобы сразу все вставало на свои естественные места. Так было проще идти по жизни, без излишних радужных надежд и разочарований. Все неприятное я получал сразу и по полной программе. Впереди могло быть только лучшее. И даже в таком, казалось бы, простом случае нашлось что-то, что заставило меня попереживать.
Осознавая это, я продолжил переговоры, в результате которых выяснился день, час и место отправления автобуса, на который нужно было взять билет до Феодосии, чтобы уехать вместе с ними.
«Данная Богом»
Через пару дней в полдень мы уже подъезжали к самому городу. С нескрываемым любопытством я озирался по сторонам, чтоб успеть заметить мелькающие достопримечательности. Поразило не то, что город находился словно в каком-то средневековом патриархально-семейном состоянии, а скорее то, что при этом он умудрялся быть курортом! Феодосия совсем не походила на шумную и разгульно-бурлящую Ялту. Хотя, казалось бы, и здесь, и там большинство местных жителей работают на всевозможных предприятиях, живут, не замечая сутолоки бесконечно сменяющихся курортниковсезонников. Это первое впечатление было настолько сильным, что когда мы поднялись уже на городском автобусе в гору, густо усеянную садовыми участками, и вышли на конечной, я невольно вспомнил, как поднимался на холмы Ялты. Про себя отметил, что здесь и близко нет того ощущения воронки, засасывающей в центр, которое не покидает даже на окраинах курортных городов, в которых на то время уже довелось побывать: Адлер, Туапсе, Анапа, Новороссийск, Ялта. В общем, название города говорило само за себя — «Данная Богом».
С совершенно новым чувством я шагал в неизвестность. Как объяснил Валерий Петрович, мы шли на стоянку его лагеря, откуда начинается маршрут двухнедельных природооздоровительных походов. Своей слегка переваливающейся, прихрамывающей походкой, напоминающей утиную, (я тогда еще не знал, что когда-то он упал на дельтаплане) он бодро шел вверх по грунтовой дороге, окаймленной с обеих сторон деревьями, а справа ограниченной еще и крутой трехметровой насыпью, покрытой травой и кустарниками. Свежесть и вольность присутствовали здесь буквально во всем: и в зелени деревьев, и в щебете птиц, и в стрекоте кузнечиков. Можно было бы назвать это место Раем, если бы не напряжение, которое невольно возникало в ногах при медленном подъеме вверх. И хоть подъем был не столь крут, но достаточная его продолжительность и неизвестность впереди заставляли внимательно всматриваться в каждый просвет между растительностью в надежде на что-то определенное. По пути мы еще слегка обобрали какое-то плодовое деревце. Мне понравилось то, что Валерий Петрович, почти как ребенок, готов разодрать штаны о сучки и ветки ради небольшого, но вкусного приключения. Его непосредственность и умудренность находили колоритный компромисс.
Наконец мои экскурсоводы свернули направо. Еще несколько метров — и перед нами открылась большая, просторная, окруженная со всех сторон лесом, поляна. Справа сверкала гладь небольшого родникового пруда. На другом конце поляны стояла выгоревшая на солнце четырехместная палатка, возле нее, в одних плавках, что-то делал парень лет тридцати, рядом, в блеклом купальнике, занята своими делами светловолосая молодая женщина. Я слегка приотстал, любуясь красотами природы, и поэтому подошел как раз после того, как Валерий Петрович и Аня успели обменяться с этими «дикарями» приветствиями, сопровождаемыми тесными объятиями и поцелуями. Это вызвало волну предчувствий, которые тут же подтвердились. Я был так же радостно встречен и обнят, будто всегда был знаком этим людям и отсутствовал не меньше года! Приняв все как должное, я вздохнул свободнее. В конце концов, Валерий Петрович первым начал обнимальную эпопею еще на автостанции, и я уже морально успел подготовиться ко всему.
После того, как Валерий Петрович представил меня поближе и рассказал о настойчивости, приведшей сюда, Олег (так звали парня) искренне рассмеялся и предложил чаю, настоянного на травах. Аня тут же прокомментировала: «он у нас фитотерапевт», на что Олег скромно засмеялся и поправил: «Я не волшебник, я только учусь». По всему было видно, что с такими как я, искателями, здесь имеют дело довольно часто, привыкли к ним, рады, а кому можно найти применение — охотно его находят. Я был явным кандидатом на такового. За чаем, который действительно был превосходно сделан и мгновенно напитал весь организм чудодейственным ароматом и вкусом, разговор зашел о делах. Олег, подливая желающим в металлические кружки из закопченного чайника, то внимательно прислушивался, то кивал, то бросал ответные реплики. Я молчал и смотрел на всех по очереди: Аня о чем-то своем ворковала с Галиной (так звали светловолосую еще более конопатую, чем Аня, женщину), Валерий Петрович как всегда мягко, но тоном, не подлежащим обсуждению, говорил с Олегом. Олег то и дело посмеиваясь и употребляя уменьшительно-ласкательные слова, производил впечатление очень добродушного, искреннего человека. Он сразу же западал в душу.
Сначала я не все понимал из того, о чем шла речь, но, спустя несколько минут уже составил более отчетливое представление о происходящем. С их слов получалось следующее: Олег сидел здесь уже неделю или две, он охранял это место, вещи, которые тут находились, и ждал приезда очередной формируемой группы для похода. Чтоб не терять даром времени, он собирал и сушил травы, изучал их по книгам, экспериментировал с разными лечебными методиками, начиная от лечебного массажа и заканчивая уринотерапией. Галина ему в этом помогала как могла. Ну, не в смысле уринотерапии, а с травами, бытом. А еще где-то в Польше на Фестивале сейчас находился их товарищ — Саша Устинов, как я понял, еще один инициатор этих походов, с его приездом связывались какие-то особенные надежды. Ну, а с моим появлением в лагере Олегу сейчас открывались перспективы куда более прозаические и обыденные: он мог, наконец-то, покинуть свой пост, спуститься в город, проведать свою квартиру, сходить в баню, сделать ряд других скопившихся неотложных дел. Галя была его подругой, она тоже преподавала английский, была мягким, добрым и немного наивным человеком, улыбалась всем подряд, немного прищуриваясь, из-за слабого зрения. Она охотно ему помогала, но все же не могла оставаться на поляне постоянно, так как у нее была семья, комната в общаге, работа в городе.
Такой свободный человек, как я, был здесь позарез нужен, поэтому я сразу стал своим и быстро освоился. На другой день мы с Олегом забрали мои вещи из камеры хранения, и он помог транспортировать их к нему на квартиру. Уже через пару дней я смог остаться на правах главного охранника-блюстителя лагеря на целый день, а еще через несколько дней меня и вовсе оставили один на один со всем хозяйством. Олег, собираясь в город, напутствовал:
— Санечка, пользуйся тут всем, я оставляю тебе фонарик, книжки, вон там — травы для чая. Чувствуй себя хозяином, ну, а скучать ты, как я понял, не привык. Ну, давай! — мы обнялись, и он побрел, а я остался, вздохнув полной грудью. Мне это место и это одиночество ох как было нужно! Нужно, чтоб окончательно стать собой. Мне требовалось свободное время для изучения массы важных вопросов предстоящего дела, нужна была независимость и некий отрыв от цивилизации для углубления в себя. Все это здесь предоставлялось с избытком.
По примеру Олега стал ходить по земле и траве исключительно босиком, собирал травы, которые он успел показать, ежедневно по несколько раз на день купался в освежающей родниковой воде, сам себе готовил на костре еду, сам себя развлекал небольшими экскурсиями по окрестностям, занимался энергетическими упражнениями, молился, читал, писал, думал. Спал либо на открытом воздухе, либо в палатке. Каждую субботу по Иванову голодал, и раз в неделю пробовал на вкус свою мочу, проникшись высшей степенью доверия к Олегу.
Для чего мы на земле
Но одиночество не было постоянным. Иногда в это место приезжали и приходили посторонние: лесник — проведать все ли в порядке, парочки — вдоволь нацеловаться в машинах, детвора — искупаться. Порой Олег привозил каких-нибудь новых знакомых, изредка они объявлялись сами и знакомились со мной. Как-то раз вечером, когда нас было, по меньшей мере, пятеро, к нам решились приблизиться какие-то любители поговорить в подвыпившем состоянии. Их было четверо: двое мужчин и две женщины. Инициативу взял самый солидный из них, черноволосый статный дяденька с сильными волосатыми руками, лет под сорок пять; как позже выяснилось из разговора, гинеколог местной больницы. Несмотря на свою профессию, он продолжал явно тяготеть к женскому полу, я ранее уже неоднократно видел его в компрометирующих ситуациях с машинами и, судя по всему, он тоже кое-что успел узнать о назначении нашего лагеря, прежде чем решился подойти.
Было уже темно, мы сидели у костра, отбрасывающего наши подвижные тени назад и пили чай по излюбленному олеговому рецепту. Сделал его, правда, я, он же похваливал мое умение схватывать все на лету и даже пытался угадать дополнительные травы, добавленные в его состав.
— Эспарцет точно есть.
Я с улыбкой кивал ему, когда он угадывал.
— И еще что-то такое тонкое, едва уловимое, татарчая чуточку что ли? — Нет, татарчая там нет, горечь дает маленько полыни — так, решил попробовать…
— Ну, ты и экспериментатор! — Засмеялся Олег как раз в ту минуту, когда к нам приблизились гости. Он тут же встал, повернулся в их сторону и вежливо предложил присоединиться: «Доброго вечера. Отведайте чайку, вот тут братик Александр приготовил. Присаживайтесь поближе к огню! Только вот стульчиков у нас тут нет, простите».
Подошедшие, обрадованные таким гостеприимством, не заставили себя долго уговаривать, присели на корточки, охотно приняли из моих рук по кружечке ароматного напитка, только что снятого с огня. Размешивая сахар, черноволосый мужчина изучающе посмотрел на нас, и что-то негромко шепнул своим. Тут я и понял, что выпили они изрядно, так как волна спиртного перебила даже аромат травяного чая. Однако, когда он заговорил, стало ясно, что он принадлежит к той категории людей, для которых алкоголь является лишь средством развязать язык и вывести наружу скрываемые эмоции и затаенные мысли. Такие, как говорится, пьют, но не пьянеют. Сначала разговор был ни о чем: кто мы, кто они, и какие чудные южные ночи. Потом неожиданно врач перешел в атаку:
— Ребят, вы, говорят, тут в Бога верите?
Олег ответил за всех: «Верим и вам рекомендуем, братики и сестрички, если еще не успели».
— А с чего это вы решили, что Бог есть?
Как раз в это мгновение я уловил едва заметное движение метнувшегося за его спиной силуэта. Подумал, что показалось, и списал это на отблеск от упавшей головешки.
— Разве Бог сам вам себя показывал? — продолжил черноволосый, провоцируя на откровенность.
Снова что-то метнулось. На этот раз меня это движение не застало врасплох. Я успел отчетливо увидеть, что это существо имело что-то вроде двух стержней на голове. Расфокусировав зрение и наблюдая за происходящим боковым, периферическим взглядом, я все более отчетливо видел, что мы не одни. Тот, кто присутствовал, явно что-то нашептывал этому человеку в левое ухо. Что именно — услышать я, разумеется, не мог. Но, похоже, что именно это человек и озвучивал потом нам. Часто происходит так, что мы говорим что-то, не отдавая себе отчета, что высказанное вовсе не принадлежит нам, что нас «заставляют» говорить. Критические и пограничные состояния, даже такие, как опьянение, иногда способствуют таким беседам «под суфлера». А раз так, разговор происходит уже не совсем с человеком, а, скорее, с Силой, стоящей за ним в этот момент. Тогда я решаюсь включиться в разговор.
— Хорошо, Бог нам себя не показывал, это точно, но только потому, что мы еще не доросли до того, чтобы его видеть. Но ведь и черти себя тоже не показывают, верно? Тем не менее, тоже существуют, и люди в них верят, даже не видя их. Вы вот, небось, в нечистую силу верите, а? В гадания там всякие, в предсказания, в случаи разные необъяснимые?
— В нечистую? — человек задумался и отхлебнул чаю, — в нечистую верю, но ведь это же совсем другое. Черти, лешие там всякие, водяные, это такие же, как мы существа, только они прячутся от нас, живут в другом измерении. Инопланетяне вот тоже существуют. Но при чем здесь Бог?!
— Как это при чем?! Если Вы допускаете, что есть Злые невидимые существа, значит, должны допускать и существование Добрых невидимок, скажем ангелов! А если Вы допускаете существование ангелов, то ведь все знают, что они — посланники Бога, на них держится весь Его мир, они как передаточные звенья. Как же можно верить в маленькое и незначительное и не верить в большое, от которого оно произошло?
— Что-то я не совсем понял вашу реплику, уважаемый оратор-кустарь, по-вашему выходит, что ангелы, черти и бог — это все одного поля ягоды?
— Извините, я этого не говорил. Я лишь провел логическую линию от черта до Бога. От того, во что вы верите, до того, во что в этом случае также должны верить. Но верить в чертей, которые от вас ничего не требуют — вам легко, а вот в Бога, который накладывает определенные обязательства — вы не хотите. Не логично. А если Вы не верите, точнее не хотите верить ни во что, то хотя бы в талант человеческий, умения, знания верите же?
— Ну, в это трудно не верить, если оно есть, конечно.
— Вот. А откуда берутся эти качества или дары?
— Скажу вам, молодой человек, как врач: это работа нейронов мозга, сугубо физиологический процесс — победоносно выдал черноволосый медик, — я имел в своей практике самые разные случаи, кстати, видел и мозг — такая, ничего особенного собой не представляющая штуковина, защищена тоже неважно. Если бы, как вы считаете, Бог делал человека, то нужно было как-то побольше позаботиться о его защищенности… А то попал мой друг в аварию, стукнулся головой — и привет. Царствие ему Небесное. А если он так плохо его защитил, ваш Бог — какой же он Бог? Вообще человек беззащитен и от окружающего мира, и от своих же собственных делишек… А то приходит ко мне вчера женщина и просит сделать аборт, вот, мол, всего один раз не предохранилась и — нате, залетела! Где же ваш Бог, куда он смотрит? Ему что, приятно, когда я бабам кишки на кулак наматываю? Он что, мазохист? Нет, друзья, сперма, она и в раю сперма, попала куда надо, когда надо — и вот вам новая жизнь. Хочешь, не хочешь, здесь уже ни добро, ни зло не поможет. Ну, а наше дело простое: хочешь аборт — получи. И где тут Богу место, господа хорошие?
Мы переглянулись. Было ясно, что мы не переубедим этого человека ничем и никак, но ситуация требовала довести разговор до какого-то логического завершения. Олег, как истинный православный христианин, носивший даже крестик, взял слово и напомнил о церковном образовании, о том, что в случае с этой женщиной батюшке надо бы душу исповедовать, он бы ей грех отпустил, ведь живую душу загубила все-таки.
Второй парень из противоположной команды иронично с ухмылкой бросил: «Если он будет каждой советовать к батюшке ходить, то тому больше нечем будет заниматься, кроме как их исповедовать!» Потом с такой же ухмылкой повернулся к врачу: «Ты сейчас о ком говорил? Да знаю я эту шлендру, потаскуха еще та! Один раз не предохранилась? Пусть она это вот им расскажет. Она зародышей, сука, стока загубила, что ей уже никакой батюшка не подсобит!» Наконец, добавил, как бы извиняясь: «Ты ж про Машку-бляшку?» Было ясно, что у них недавно о ком-то состоялся разговор. Врач вскипел: «Через меня столько этих «Машек» проходит, бывает еще и похлеще!» Потом, повернувшись к нам, скривив рот, продолжил: «Как в том анекдоте: «Женщина приходит к врачу и говорит, что у нее что-то внизу живота болит. Врач осмотрел и ужаснулся: там просто дырища. — Девушка, — говорит, — сколько же вы имели мужчин?
— Да, штук восемь, девять.
Врач почесал затылок: «Не так уж много…», а девушка ему: — Да, не задалась неделька….». Сам же и рассмеялся, рядом прыснули девицы, которые до сих пор никак себя не проявляли. Этот анекдот явно касался и их. Он, подтверждая это, повернулся к ним: «А чего вы хихикаете? Учишь вас, дурочек, учишь, что существуют пре-зер-ва-ти-вы, различная контрацепция внутренняя и внешняя, а вам хоть кол на голове теши, увидели маяк между брючин и про все забыли. Нате меня в халате!» Его друг решил блеснуть остроумием, добавив со смешком: «Всё забыли и на всё забили! Молодца, девчата, так держать!»
Один из наших гостей-духовников кашлянул и мягко попросил сменить тему.
— А чем эта тема не жизненная? Я вот, повторяю, работаю врачом, жизни спасаю, имею право отдохнуть, опять же, вот этих девок, дур, потискать, себе и им в удовольствие; а вы чем занимаетесь кроме своей болтовни про доброго Боженьку? Где его доброта и справедливость, покажите мне? Сам о себе не позаботишься — никто о тебе не позаботится.
Под болтовней он явно подразумевал мои слова, потому что никто из присутствующих ничего существенного об этом пока так и не сказал. Все это поняли. Я посмотрел на месте ли его закадровый «друг» и, убедившись, что именно он и толкает на выпады, решил для себя, что это — настоящий БОЙ, и нужно реагировать именно как в бою, то есть, адекватно напору.
— Ну что ж, коль скоро вы так убеждены в своей непогрешимости, может, ответите нам на вопрос, имеет ли право на личную жизнь человек, который вообще ничего еще не сделал, а разве что родился в этом мире? Или он сразу обязан уподобляться кому-то другому, мыслить, например, как вы, действовать по примеру кого-то, жить по указке?
— Не понял вопроса. При чем здесь новорожденный? Мы говорим как взрослые люди, зачем детьми прикрываться! А то какой с них спрос?
— А никто и не прикрывается, просто если вам не совсем понятно, то объясню: вы в этом мире спасаете тех, кто живет подобно вам и верит таким, как вы. Вот девушек этих сами губите, а потом, сами же, якобы, и спасаете! А мы не хотим жить как вы. У нас другие убеждения и понятия. С детства и по сей день. Нам такие врачи, которые делают аборты — не нужны, мы не собираемся пользоваться вашими услугами, потому что не собираемся уподобляться вам: сначала губить, а потом как бы спасать. Мы таким, как вы, ничего не должны и ничего от таких, как вы, не требуем. Так что для нас ваша профессия и ваше самомнение — ровным счетом ничего не значат. Точно так же, как и наши занятия для вас. Так что ваш Бог — это то, во что вы верите, и он дает вам то, во что вы верите. Со всем сопутствующим. Я б назвал этого Бога — Сатаной, поскольку он циник, распутник, убийца и словоблуд. И все его приличия, достижения и профессии — формальны, они лишь маскируют его испорченную натуру и извращенные желания. Ну, а то, что мы верим в другого Бога — это наше личное дело. Все мы когда-нибудь умрем, и там будет видно, кто жил правильно, а кто нет, кто верил в настоящего Бога, а кто в липового. А пока мы на равных правах, так как доказать, чья точка зрения правильна, жизнь пока не в состоянии, нет в ней таких авторитетов. Может когда-нибудь будут.
— Нет, нет, постой, ты не увиливай. Что ты реально умеешь делать, чем полезен обществу, тебя воспитавшему? Может, ты умеешь хлеб печь или автобус водить, или там животных дрессировать? А то для чего ты вообще родился среди людей?
— Во-первых, не общество меня воспитало, а я сам себя, общество, скорее, хотело меня сделать своим послушным зомби, который будет верить во все, что оно выдумает. Во-вторых, главное, что я умею — это всему учиться. И, когда в том возникает надобность, учусь и применяю на практике то, что умею. На пользу себе и другим. Ну, а какому-то там эфемерному «обществу» быть полезным не так уж и обязательно, как оно себе это придумало. Кто докажет обратное? Бурлаки, строители городов, солдаты на войнах? Вы их труд оцениваете тоже как «общественно полезный»? Тогда ответьте в чем эта польза, где она, вы ее реально ощущаете, вот лично вы? Что они для вас, как для части общества, сделали? Тем, на кого они работали, они, конечно, были полезны, обогащали их. Ну и что толку: поумирали от болезней, ран, невзгод, как те, кто работал, так и те, на кого работали. Города разрушили очередные войны амбициозных правителей, не сошедшихся во мнении, кому принадлежат лишние гектары почвы. Произведенные товары проедены и пропиты. Солдаты убиты, искалечены или позабыты; то, за что они воевали: идеологии, нации, рушатся, как карточный домик, природные богатства — чуть ли не даром уходят за границу, тем, с кем воевали!!! Да что там далеко ходить, профессора, инженеры, образованные люди в таком огромном количестве в СССР существовали, «приносили ему пользу», и что же?! Ими Сталин тайгу валил! Вот это по-о-ольза обществу, просто нет слов! Так что, уважаемый, вне Бога нет такого понятия, как польза для других, есть лишь желание личной наживы или личного благополучия, жажда власти или одержимость, амбиции или диктат сильного. Неважно, какого масштаба это может достигнуть и каким словом это будет названо. Пользой люди лишь пытаются оправдать это, чтоб уж совсем неприкрыто не превратиться в скотов. Чтобы был какой-то удерживающий от всеобщего анархизма фактор. Если же я существую без желания наживы, без амбиций и замашек на господство, зачем мне придумывать себе что-то и оправдывать это какой-то «пользой для общества»? Помрем вместе, и вместе нас забудут, будь вы хоть семи пядей во лбу и всю жизнь положите на благо «общества», а я — отшельником, даже не знающим, что такое семья. Мое рождение и смысл его принадлежат мне и только мне, и моя жизнь совсем не подразумевает, что, получив ее, я автоматически стал заложником чужих представлений о ней и о ее пользе. Я родился сам, сам и уйду из жизни, так что мне самому и решать, в чем моя польза и как ее претворить в жизнь и, главное — для кого — для людей, для Бога или для себя.
— Не согласен, — уже более присмиревшим голосом, вступил мой оппонент, видя, что своей речью я удивил не только его, но и своих, — зачем же тогда живешь на земле, если пользы от тебя никакой? Ни семьи не создал, ни дерево не посадил, ни дом не построил? А то все только для себя одного?
— Стоп, стоп, — поднял я руку, другой опустил на землю остывшую кружку, — я не сказал, что ничего этого в моей жизни не будет. Я сказал лишь, что смысл для меня не в том, чтобы добиться чего-то материального для себя или других, а в том, чтоб осуществить что-то духовное на фоне не столь важных материальных дел. И что для того, кто не верит в Бога, смысл всегда в первом, а для того, кто верит в Бога — смысл во втором. И что оба они на земле как бы временно равны в своих притязаниях, и никто не может ни доказать превосходства своего представления, ни опровергнуть другого. Более того, — не имеет права. Ведь и дела у этих категорий людей различные и результаты, соответственно, так что требовать одному от другого, чтоб он действовал противоположно своим представлениям — абсурд. Я же не спрашиваю вас, можете ли Вы написать стихотворение или любить женщину лишь платонически? И не утверждаю, что именно вы теряете жизнь и транжирите свое время, поступая так, а не иначе! Хотя, с моей точки зрения, с точки зрения моих сложившихся взглядов и представлений, вы-то именно и прожигаете жизнь зря. А ваша работа в такой связи — слабенькое самооправдание, которое, учитывая то, что вы губите детей во чреве в угоду их безответственным родителям, и вовсе весьма сомнительно.
— Ну, допустим, в чем-то ты прав. Каждый, как говорится, имеет право на свое заблуждение. Но жрешь-то ты что? То, что твоя духовная работа тебе дала, или что Бог тебе с неба послал, как в той басне вороне? А то кормить тебя должны другие за красивые глазки что ли? — Человек улыбнулся, явно довольный собой, во рту сверкнула золотая фикса, он, заметив, мой взгляд медленнее, чем обычно закрыл рот. Ребята рядом со мною оживились и решили подключиться, так как эта тема их особенно волновала. Мужчину лет тридцати звали Игорь, он, не долго думая, выпалил:
— Между прочим, питаться можно и воздухом! Да, да, не смотрите на меня таким круглыми глазами. Если напитать как следует весь организм праной — тонкой жизненной энергией, разлитой в пространстве, то вполне можно обходиться без материальной подпитки дни, месяцы и годы даже. Доказано, что именно прану мы извлекаем из материальной пищи, а из воздуха пока не умеем в таком объеме. Но научимся. Уже есть такие люди, которые годами ничего не едят.
И он стал в деталях описывать процесс трансформации энергии из окружающей среды. Где-то в середине его любимого монолога, врач не выдержал и прервал:
— Значит, хлеб вам будет не нужен, бабы не нужны, доктора тоже, нужен будет только воздух… Хорошо. Но если все начнут жрать воздух, он быстро станет дефицитом, и это тоже будет проблемой. Его тоже начнут продавать. А пока, как я вижу, вы неплохо тут кушаете да и в женщинах себе, видать, не отказываете, — он покосился на подругу Игоря, которая была лет на десять того старше, — а то болтать можно о чем угодно… Это все слова, не подкрепленные жизнью. Скорее всего, вы просто дармоеды и лентяи, господа хорошие.
Я не разделял мнения Игоря, но он позволил мне сделать передышку и отвлечься на Зверя, подучивающего врача. Он был зол и раздражен. Это было видно по тому, как неистово он мотал головой с торчащими штырьками. Мне вдруг показалось, что он не случайно здесь и не случаен весь этот разговор. Это действительно был БОЙ или начало такового. Ведь я начинал уходить из лап социума, из безжалостных когтей порочной системы липовых ценностей, меня требовалось во что бы то ни стало остановить, любой ценой вернуть на прежний круг, опрокинуть и задавить морально, а если это не поможет — материально. По поводу первого — я был уверен, что вряд ли у кого-то это выйдет, будь он хоть о семи рогах, а не о двух. За второе я тоже был относительно спокоен, так как успел скопить за год работы до армии и два года службы в армии приличную сумму, которая теперь была достаточной гарантией материальной независимости на ближайшие месяцы, а может и годы, с моими-то потребностями.
С другой стороны, я увидел, что все же зацепил мужчину за живое. Он никак не ожидал встретить хоть мало-мальски убедительные аргументы, а уж тем более вполне серьезный отпор. Он хотел разве что покрасоваться в толпе друзей и лишний раз продемонстрировать им «правоту» своей жизненной позиции. На этот раз это не вполне удалось, но, нужно отдать ему должное, он не поддался на последние провокации нашептывающего духа и нашел в себе силы признать неполную состоятельность в данном вопросе. Поэтому, уходя, врач решил пожать мне руку. Я не отказал ему в таком удовольствии. Прощальные слова звучали примирительно и явно принадлежали ему самому, а не тому, с кем я бился за ним: «Желаю успехов на выбранном поприще. Возможно, в чем-то ты прав, юноша, но с такими представлениями тяжело тебе будет в жизни. Имей в виду. И можно совет? Не уходите слишком далеко от самой жизни. А так все — ничего! Приятно было пообщаться». Мы пригласили приходить почаще.
После обмена незначительными мыслями, репликами и жестами, гости нас покинули, удалившись в темноту в направлении автомобиля, стоящего где-то за прудом. После их ухода мы молча сидели перед тлеющими переливающимися углями, и каждый был погружен в свои мысли. Первым нарушил паузу Олег. Он с едва сдерживаемым восторгом повернулся ко мне и похлопал по плечу: «Ну, братик Александр, ты даешь! Такого воинственного теизма я еще не встречал. Здорово ты им… Сами, говорит, портите девок, а потом сами как бы спасаете! Это серьезно… В духе! Ты молодец!»
Слабо, про себя, я порадовался тому, что разговор, возможно, был нужен не столько приходившим, сколько находящимся рядом, но тут же почувствовал усталость, возникшую вследствие длительного противостояния нечистой силе, стоявшей позади врача. Извинившись, собрал пожитки и ушел в палатку спать, не забыв перед тем помолиться своей молитвой, которую назвал «Звездница»:
«Отче! Как на небе зажигаешь звезды, так я зажигаю свою благодарность к Тебе за день в чете бытия моего. И по неисчислимости звезд веди счет моим восторгам во имя Твое, ибо каждая минута присутствия Твоего наполняет меня Божественною Силою. Благодарю тебя, Отче, славлю Тебя, Господи, зарекаю тебя, Вседержитель, за поддержку силы моей и Духа моего. Ночь проведу в тишине покоя Твоего, и да сольемся в Высшей Обители заслуженно!»