(События в мире людей)
Цель за гранью досягаемости
Первая попытка прорваться в Севастополь закончилась полным провалом. И не потому, что приехал сюда безо всякого приглашения. И даже не потому, что сделал это спонтанно, неподготовлено, полагаясь на авось, а по причине более прозаической: я еще был с системой на «вы». А Высшие Силы требовали от меня кардинальной перестройки, накатанные дороги на этом заканчивались. Система, выстроенная Богами, сразу же предупредила: город Севастополь является «закрытым» [1], таким как ты, «дикарям», там сейчас места нет. Не хотелось в это верить. Страна — общая, все вокруг советское, свободное, открытое, доступное. Так ведь нас учили. Почему же добропорядочный гражданин этой страны, только что отдавший ей свой гражданский долг и решающий дальнейшую судьбу, не может поселиться там, где его душе угодно? Тем более, что прошло всего пару месяцев, как он вернулся из такой же «закрытой территории», собственными глазами видел и руками трогал все «тайное» по меркам флота. И кому, как не таким, как он — доверять?
На ялтинском, немного смахивающем на балаган, автовокзале было людно, видимо, как обычно. Одни приезжали отдыхать, другие уезжали, отдохнув, но как те, так и другие почему-то торопились. Бродя туда-сюда по широкому и высокому фойе, я пристально вглядывался в лица. Хотелось увидеть хотя бы одну родственную душу — такого же искателя, бросившего все насиженное и родное ради неизвестного и возвышенно-неопределенного. Лица были обычные. Праздничные перемежались с суетливыми, хитрые с наивными, пожилые с молодыми. Я был одним из них, ничем не отличался, также искал место под солнцем и находился под грузом сиюминутных проблем и забот, надеясь обрести какую-то отдушину. Мне шел двадцать первый год, значит, на дворе стоял 1991 год. Лето.
Первый этаж автовокзала представлял собой что-то вроде толкучки из тех, кто еще не определился окончательно, куда в городе он едет, а так же из тех, кто взял билет и искал удобное место для перекуса и ожидания своего рейса. Тут же курсировал определенного сорта народ, которому ехать, вероятно, вообще никуда не нужно было, поскольку здесь находилось, если так можно выразиться, их рабочее место. Но это я, скорее, чувствовал: такие люди ничем от других не отличались, разве что быстрыми переглядками и какими- то слишком уж деловитыми движениями. Отзывая кого-нибудь в сторону, они предлагали легковерным билеты, путевки, адреса и даже не знаю что еще. В этот период в этой стране не обманывали, наверное, только ленивые.
Без лишних поисков и дилемм здесь же можно было попасть в камеру хранения ручной клади или в кафе. В камеру хранения и в кафе я заглянул лишь по разу. В первую, чтобы сдать неподъемные от книг, рукописей и всего моего бытового скарба чемоданы, во вторую, чтобы на собственном примере убедиться, что это для меня разорительно, и если я собираюсь какое-то время просуществовать без определенного места жительства, то визитов в подобные места следует избегать.
На стенах фойе второго этажа обнаружилось множество стендов, составленных в стиле советской агитации, которые я внимательно изучил, в полном соответствии со своим дотошным характером. В одном из объявлений черным по белому было написано, что для приобретения билета в Севастополь необходимо иметь при себе паспорт с соответствующей севастопольской пропиской.
Злостно пренебрегая этим предупреждением, я добросовестно отстоял очередь в кассу Севастопольского направления и мне, как это ни странно, даже продали билет, не потребовав паспорта. Это вселило надежду. Кажется, пронесло. Однако меня не покидало чувство, что расслабляться рано и вопрос с въездом в запретный город далеко не решен. Ведь наверняка, как и на Камчатке, там будет контрольно-пропускной пункт.
Когда кружил по околовокзальным улочкам и площадям Ялты, мне и в голову не приходило, что нахожусь посреди одного из самых дорогих курортных городов СССР. Здесь было всё и были все. Спасало от ошеломляющего прозрения, видимо, только то, что я ни с кем и ни с чем близко не соприкасался, наблюдая за жизнью как бы со стороны.
Однако это «со стороны» было относительным, в силу целого ряда причин. Во-первых, людей воспринимал такими же, каким был сам — простыми и незатейливыми, они говорили на том же языке, мыслили в рамках той же шкалы ценностей. Во-вторых, город мне нравился, он был весьма живописным, интересным, необычным. В-третьих, мне все-таки иногда приходилось иметь дело с людьми, например, в магазинах, столовых, киосках, на улицах, в кассах. Не зная друг друга, мы все же были в одном «общем котле». И всюду проявлялась весьма интересная особенность. Если удавалось видеть человека хотя бы дважды, он уже становился моим «знакомым». То есть, внутренняя связь устанавливалась быстро, хотя и невидимо, но четко, прочно и надолго. Мне начинало доставлять удовольствие наблюдать за таким человеком: как он себя ведет, что говорит, как поступает, словно бы это был член моей незримой семьи, не догадывающийся о своем родственнике в моем лице. Проходило совсем немного времени, и мне начинало казаться, что я знаю об этом человеке все: о его судьбе, характере, наклонностях, о пристрастиях в быту, даже о знакомых. Тот же эффект проявлялся, если с каким-то человеком приходилось находиться вместе более получаса, скажем в очереди, в транспорте. Я понимал, что это не лично моя особенность, что видимо так же происходит со всеми остальными. Но, в отличие от остальных, я внутри становился по-настоящему близким человеку или этим людям, я был открытым для них, рад им, готов с ними как-то взаимодействовать. А вот это качество, как я заметил, было дано уже далеко не каждому.
Если рассасывалась очередь, попавшая в ситуацию, когда перед носом закрывали двери «на обед», мне становилось грустно и зябко, словно жизнь перелистнула какую-то незримую страницу, возврата к которой уже не будет никогда. На этой странице каждый успел оставить память о себе, как- то себя проявив. Один только я никак себя не проявлял. Стараясь быть как можно незаметнее, выступал в роли стороннего наблюдателя, опасаясь, что если начну проявлять себя таким, каков есть, то немедленно окажусь в центре всеобщего внимания, к которому пока был не готов. Или это был мой самообман, спасающий от лишних, нехарактерных, а возможно и глупых поступков. Уж таковы были врожденные скромность и сдержанность, позволяющие любой ситуации происходить как бы вне, без меня. Но, тем не менее, под полным моим контролем, благодаря чему готов был на любом этапе включиться и внести существенные поправки, если что-то мне серьезно не нравилось. Такая тактика была для меня и событий, со мной связанных, своеобразным сдерживающим фактором.
Другие, наверное, характеризовали такое отстраненное поведение гораздо проще: мол, застенчивый, неразговорчивый парень. Именно так я всеми воспринимался большую часть детства и даже юности. Именно поэтому меня практически всегда и в любой ситуации не брали в расчет, именно поэтому-то мне везде и постоянно «не везло». Так как я позволял жизни идти мимо меня, мимо моих интересов и желаний. Я не хотел вторгаться в нее, она, в свою очередь, предпочитала не замечать меня. Такой себе компромисс Посланника Бога с Богами Изгоя. А когда что-то было нужно, и я предъявлял свои права, этот мимо проходящий поток не сразу реагировал на запрос, по инерции летя мимо. Из-за этого часто я не получал того, что хотел или получал в каком-то особенном, наспех состряпанном виде. Снаружи это воспринималось как невезение чистейшей воды. На самом деле это было отсутствием корыстных точек пересечения с действительностью. По моему собственному почину.
Но благодаря такой сознательной полуотстраненной позиции я оставался внутри и снаружи чист. Моральный облик не менялся, а лучшие качества не претерпевали негативных метаморфоз. Именно благодаря этому Отец Небесный мог вести меня тихо и незаметно к своим Высотам, которые, как в скором времени выяснилось, стояли особняком от всех других жизненных «высот» и ценностей. И на этот раз ситуация находилась в точном соответствии с только что описанной особенностью моего нрава и всего ему сопутствующего.
Автобус вылетел из зоны скалистых нависающих справа гор, и его непрекращающийся рев, гулом отражающийся от склонов, постепенно снизился до обычного ровного рокотания. Красота зеленеющего южного берега была видна слева, внизу. Трасса на Севастополь была живописной, но, как не силился вспомнить хоть что-то, оставшееся в памяти с 1982 года, когда я впервые здесь побывал, так ничего и не узнал. Лишь фон: обкусанные, едва покрытые растительностью горы, расположенные справа, веером парковых аллей всюду опускающиеся к побережью кипарисы и покрытый дымкой морской горизонт слева. Тогда, в ноябре, нас возили из Артека в Севастополь и должны были, но не завезли в Ялту, видимо, поэтому все в голове и смешалось. В памяти остался только подъем в гору, прямо за самим городом, который тогда воспринимался как нечто неопределенное, расположенное далеко внизу у самого моря.
Но зато сам Севастополь этим фактом был выделен, и поэтому стал своеобразным маяком в сознании — все эти годы я знал, что мне предстоит тут жить, что это — город моей мечты, соединяющий в себе две стихии: романтику с таинственностью и строгость с непокорностью. Он словно олицетворял меня самого: самодостаточно расположившегося на отшибе жизни, живущего по своим собственным законам. К тому же манил свободой морских просторов и зеленью насаждений, ритмом размеренного быта и просто физически ощущаемой в пространстве загадочностью, величием, неординарностью. В моем понимании это был не просто город. Скорее это был — Очаг. Очаг чего-то родного, многозначительного, древнего и вместе с тем непревзойденно современного. Оставалось только удивляться, почему в холодную, затянутую сплошным облачным свинцом погоду, этот город так запал мне в душу. Почему он стал символом моих стремлений и надежд. Тогда я не помнил, что все уже предопределено свыше мною же самим еще задолго до очередного рождения, и что этим же зачастую на земле объясняется так называемая любовь с первого взгляда: люди встречают свой собственный выбор и не могут не почувствовать, не признать этого. А происходит все не на уровне слов или поступков, скорее на уровне сверхчувств, против которых рассудок, быт, привычки — бессильны.
Наблюдая как мелькают за окном приятные глазу окрестности, мысленно подводя эти первоначальные итоги, я чувствовал все нарастающую тревогу. Когда «икарус» остановился на КПП, и в него привычно и подчеркнуто отрешенно загрузились двое строгого вида военных: мичман и матрос, по их виду стало понятно, что номер с «авось» не пройдет. Впрочем, могла же быть и удача. На нее особенно не надеялся, но… Закрыв глаза, я откинулся на спинку кресла и сделал вид, что сплю. Это был единственный шанс: может не заметят или не захотят тревожить… Когда меня настойчиво стали тормошить, пришлось сделать вид, что пришел в себя не сразу. На стандартный вопрос ответил, что документы в чемодане, а он — в багажнике. Однако пограничники свое дело знали. Пришлось выходить из автобуса, открывать багажник, доставать чемоданы, показывать документы, в которых не было и в помине чего-то близкого к Севастополю, да и к Крыму. Водитель только печально посмотрел на меня и пожал плечами, дескать, надо было сразу думать. Автобус ушел без меня.
Пройдя через процедуру занесения в журнал нарушений, я остался один на один со своей ситуацией и перестал представлять для пограничников дальнейший интерес. На мои вопросы они отвечали нехотя, а давать взятки я не умел, не приходилось. По их редким фразам получалось, что в Севастополь вообще невозможно попасть, если я там не служу, не прописан, не женат на жительнице города, или мне не выслан кем-то специальный вызов и не сделан пропуск.
Через полчаса бесцельного расхаживания возле КПП, я притерся, осмелел и решил вступить в разговор более существенный.
— Ребята, вот вы меня ссадили. А что если я просто возьму, обогну вашу будку и пройду через вот эти холмы?
— Ну и что тебе это даст? — отвечал мне мичман, тоже слегка успев ко мне привыкнуть, — Чтоб обустроиться в городе, все равно нужна будет прописка, а где ты ее возьмешь? К тому же милиция тебя быстренько обнаружит, без постоянного места жительства-то. И итог будет примерно тот же, только еще со штрафом.
— Да? А если я пойду на судоремонтный завод, неужели не возьмут?
— Может, и возьмут, но основание для законного въезда все равно потребуется при оформлении и прописке.
— Я почесал затылок: «М-да… А что бы вы посоветовали?»
— Мы здесь для того, чтоб советы нарушителям давать, или как?
— Ну, служба-то службой, а если как человек человеку? Я и сам недавно на флоте служил, тоже, кстати, в закрытой зоне, только на Камчатке. — А где именно?
— Поселок Приморский. В районе «Сельдевая».
— Не, не знаю. У меня товарищ в самом Петропавловске служит…
— Ну, так как насчет совета?
— Как человек человеку? — Мичман сдвинул фуражку на затылок и бросил быстрый взгляд на своего подчиненного, — как человек человеку могу тебе посоветовать послать запрос на твой завод. Они тебе дают вызов и тогда — вперед.
— Так за чем дело стало, чем проделывать эту процедуру издалека, не проще ли все делать на месте? Давайте я все же проеду в Севастополь, а?
— Этот вопрос однозначно закрыт. Ты уже внесен в журнал нарушителей. Если тебя в городе вычислят, то нас потом сам знаешь, на что натянут.
Против такого аргумента возражать было нечем. Вся эта Система была построена на том, чтобы человек довлел над человеком, и один от другого зависел, и за провинности одного — страдали другие. Тут как раз подъехал зеленый «бобик» с едой, и тема моего будущего вообще перестала кого-либо волновать, матрос занялся разгрузкой, мичман какими-то деловыми указаниями. Я вышел из деревянной двухкомнатной будки, огляделся. Справа дорога на Севастополь, она закрыта. Слева — дорога назад, но она нежелательна. Будь у меня руки свободны, я бы и раздумывать не стал, обошел этот небольшой холм за КПП и на попутке проехал в город. Но у меня было четыре здоровых чемодана — все мои пожитки, которые не только нести человеку — загрузить не в каждую машину можно!
Пришлось мичману все-таки оказать мне услугу: я уже становился их проблемой. Он сам остановил автобус, идущий назад в Ялту и помог загрузить чемоданы в багажник. Тепло попрощались, пожелал удачи, кивнул и, отходя, будто невзначай бросил: «Желаю тебе в следующий раз ехать законно!»
В обход
В Ялте я почувствовал себя чуть ли не ее исконным жителем. Вроде бы как что-то родное, раз сюда же вернулся… В первую очередь снова закинул чемоданы в камеру хранения, потом нашел более или менее приличный отдел милиции, где, обезоружив своей наивностью и простотой, получил консультацию о том, как лучше всего попасть в Севастополь. Перспектива была той же, о которой говорил мичман: обустроиться в Ялте, затем послать на завод запрос и получить Приглашение-вызов. Этот генеральный план я и начал планомерно проводить в жизнь.
Процесс затянулся на неделю. Приемные часы в различных организациях были разбросаны в разные дни недели, если же совпадали по дням, то, увы, то же самое происходило и по времени, как будто кто-то решил посмеяться над незадачливыми гражданами. А попасть в одно и то же время и выстоять две очереди в совершенно разных местах не представлялось возможным. Как правило, кабинеты были расположены в разных частях города. Если я успевал в один, то уже не успевал в другой и приходилось ждать другого приемного дня.
Определился я довольно быстро. В Центре занятости сразу описали нужды города-курорта и мои реальные шансы содействовать его процветанию. Самым «легкодоступным» местом была, разумеется, строительная организация, а самая популярная для «залетных» профессия — бетономешатель. Чтобы попасть туда не требовалось каких-то особенных специальностей, нужно было просто существовать физически и иметь необходимость в деньгах или прописке, как в моем случае. Никаких других специфических требований не предусматривалось. При этом давали общежитие, то есть, одну из нескольких коек в комнате и обеспечивали ялтинской пропиской в полном соответствии с существующим на этот счет законодательством. Получив обходной лист, я пошел по медицинским инстанциям, за неделю благополучно сдал все анализы и даже получил их результаты. Оставалось получить результат флюорографии, все это отнести с документами в отдел кадров, и я стал бы законным жителем Ялты, Крыма, Украины. Чтобы попасть в Севастополь мне потребовалось бы еще пару месяцев. От осуществления мечты меня отделяло всего несколько шагов…
Спал все эти ночи не то чтобы где придется, но, в общем-то, и не там, где это делали нормальные люди. Искать ночлег начинал за пару часов до наступления темноты. Километр за километром обходил Ялту, ее окрестности и искал нечто, что привлекло бы мое внимание с точки зрения спокойствия, удаленности от людных мест, уютности. Чаще всего такими местами оказывались лавки в многочисленных пансионатах, полянки где-то на окраине, среди кустов, иногда какие-то сооружения, которые приспособила под свои игры детвора. Засыпал ближе к полуночи, а с рассветом был уже на ногах и никто, таким образом, не застигал меня в импровизированных «гостиницах». Погода стояла на удивление жаркая и ночью было даже душно, комаров было мало, поэтому особых неудобств я не испытывал. Заканчивался июль 1991 года.
Однако душа требовала своего. Скитания с устройством тела были вторичны, как бы неким фоном, на котором происходило нечто главное. На вокзале и в одном из киосков мне удалось купить три книги. Две были об Агнийоге, с которой я впервые столкнулся в журнале «Трезвость и культура». Третья представляла для меня на тот момент еще большую ценность. Это был цикл статей трех авторов Мухортова П.П., Синицына В.Б., Шулакова В.Б. «М-ский треугольник, или чужие здесь не ходят», напечатанный в виде брошюры. Кажется, это был альманах-приложение «Приключения и фантастика» издательства «Современник». Главный автор материала Павел Мухортов родился на Камчатке (неподалеку от места, где я проходил службу!), а в начале 90-х проходил подготовку для полета в космос в качестве журналиста. 11 мая 1990 года решением ГМВК был отобран для подготовки к космическому полету (в составе группы из шести человек). В 1992 году ему присвоят квалификацию «космонавт-исследователь», попадет в энциклопедию космонавтики. Думаю, само это уже говорит в пользу его полной адекватности.
Когда я открыл книжку, то был поражен, меня ждал сюрприз, который окрылил сверх всякой меры. Там говорилось… обо мне и так, как я сам уже предполагал на тот момент.
[1] Севастополь был закрыт с 1984 года по 1 декабря 1995 года. Первый блокпост — «Верхнесадовое» появился на шоссе Симферополь–Севастополь 15 июня 1984 г.