Флотские забавы
Любому творчеству, перед тем как оно становится видимым окружающим, предшествует огромная внутренняя работа. Обычно мы судим лишь по результатам, а что к ним привело — остается за кадром внимания. На самом деле, без понимания мотивов и внутреннего хода мыслей автора, мы упускаем самую главную и большую часть из того, что нам несут. Лишь читая дневники и письма Льва Толстого, можно до конца представить себе чем он руководствовался, берясь за эпохальную «Войну и мир», и как постепенно его замысел и цели приобретали все большую отчетливость, видоизменяясь и конкретизируясь. Творчество само по себе — лишь процесс передачи из мира невидимого в мир видимый чего-то такого, что потом начинает влиять на реальность. А мир автора всегда остается глубже и значительнее того, что он описывает, так как никакие слова не могут вместить весь открываемый нам в процессе жизни смысл бытия. Тот же Толстой после встречи с Горьким записал: «Настоящий человек из народа» и потом добавил о том, что сам Горький гораздо глубже и интереснее того, что пишет. И все-таки, творчество творчеству рознь. Всякое высказанное слово — есть творчество, но вот какова будет его судьба определяется уже тем, для чего оно высказано, как высказано, из каких источников происходит.
Со школьной скамьи мне предстояло осознать, что через наше творчество с нами говорит Бог: именно в творчестве, по мере отпущенных нам способностей, мы пытаемся подняться до понимания Его Замыслов и Воли. Каждому это дается лишь в какой-то степени: с одними говорят Архангелы, с другими ангелы, с третьими — демоны. Начиная писать стихи, я и не подозревал, что это своего рода школа, пройдя через которую, сумею сформировать свой особенный способ контакта с Неведомым, и выработаю специфические методы отображения Высшей действительности, в которых удастся совместить духовные стороны бытия с рациональными. Откровения, которые мне будут приходить, станут приобретать форму именно стихотворного изложения. Но это — позже. А сейчас я лишь учился, пробовал и искал себя, понимая, что найти выражение тому внутреннему содержанию, которое в себе чувствовал, придется лично, и пока оно меня не устроит — открываться миру рано. И для начала мне нужно было прояснить для себя это самое содержание моей души, которое, с одной стороны, было частью меня самого, с другой — совершенно непостижимо.
К восемнадцати годам мне удалось достичь в творческом самовыражении некоторых успехов. Я легко слагал стихи на любые темы, вдохновение приходило быстро и стабильно. Но с самого детства писание стихов само по себе меня не привлекало, хотелось выразить в них что-то сокровенное, чего не видят глаза, раскрыть какой-то глубокий потусторонний мир, о котором у людей еще не вполне отчетливые представления. Поэтому я нигде не популяризировал свои творения, и противился, когда меня называли поэтом, отчетливо понимая промежуточность данного процесса, ведущего к чему-то большему. И даже попав служить на флот на Камчатку, я не отказался от своих занятий и поисков в этом направлении.
Те, кто прошел военную службу, знают, как не просто в условиях уставных и неуставных взаимоотношений воинского уклада выкраивать время для каких-то личных нужд. А уж тем более придерживаться устоявшихся представлений и следовать своим заведенным правилам. Это был самый конец августа. Нас только-только перевели из учебной казармы облегченного типа в нормальные, оборудованные под зиму, условия. Устроили на завод, распределили по подразделениям, где нам предстояло провести ближайшие два года. Но основную часть дня мы по-прежнему проводили на плацу или в работах на территории.
Как-то очередной раз пришли со строевых занятий. Потные, уставшие, пыльные и уже не злые. Ноги еле волочатся от знаменитого упражнения «делай раз», когда поднятая в строевом шаге нога держится по полчаса на весу. Если добавить к этому вес сапога, то получалось совсем не весело. Когда нога без команды опускалась, ее тут же больно пинали. Не помогало это — отводили за стену казармы и «пробивали фанеру» — наносили череду сильных ударов в область грудной клетки. Так что выбор был, но небольшой: нужно было для себя решать, что для тебя терпимее. А после таких упражнений рота, побитая и запуганная, представляла собой затравленную, во всем послушную, единообразную массу.
Сержанты выстроили нас вдоль кубрика [1], которым называлось все ротное помещение, в длинном коридоре между двухъярусными шконками [2], идущими по обе стороны напротив друг друга, и, самодовольно покрикивая, прошлись по шеренгам, оттягивая ремни и пытаясь прокрутить бляху, чтобы виновного в ослаблении ремня вздуть по полной программе. Ослабление ремня, пилотка на макушке и некоторые другие показатели рассматривались как признак того, что «боец припух», и его нужно было срочно поставить на место. Наученные, мы, все сто человек, еще по пути на третий этаж, на бегу, вернули ремни в необходимую норму. Кто-то даже успел натереть бляху пастой Гойи, чтобы она сверкала, как зеркало — одно из негласных требований устава, к выполнению которого особенно сильно придираются командиры. Я никогда не был полным, ремень мне особо не жал, поэтому, подстраховываясь, просто напряг живот, который подпер тугую полоску кожи — натренированные мышцы, слава Богу, позволяли в любой критической ситуации решить такую проблему.
В это время сержант Гаенко — крепко сбитый и осанистый украинец, с русым вихром, очень сильно смахивающий на героя Машкова из фильма «Делай раз» — глядя мне в глаза, взялся за ремень и как можно крепче тряхнул. Я устоял. Его взгляд подобрел, строгую самоуверенность сменило лукавство:
— Че, Набабкин, хочешь сказать, типа, пресс?
— Никак нет, не хочу.
— А чего тогда пузо свое так напряг?
Повернувшись к друзьям, сержантам других взводов, усмехнулся и игриво бросил:
— Не, ну пресс, так пресс, че тут плохого? Гордиться надо.
Я, в ожидании подвоха, еще сильнее сконцентрировался на животе, мало ли, за этим вполне мог последовать удар под дых, чтобы насмешить публику тем, как я буду корчиться или пытаться терпеть боль. Правда, до сих пор не били. Миновало и сейчас. Гаенко пошел дальше. Несколько ударов по шеренге все-таки последовало. Поворачивать голову нельзя, команды «вольно» не было, но звук тела, ударившегося о металлическую спинку шконки, все объяснял. Сержанты остались довольны. Все трое были украинцами, дружили и прикалывались вместе.
Часть наша хоть и была флотской, но, учитывая ее береговое предназначение — ремонт подлодок и кораблей, — звания у нас были наполовину флотские, наполовину сухопутные; так, после старшего матроса, следовало звание младшего сержанта, затем сержанта, затем старшего сержанта, потом старшины. Ну, а затем — мичман и так далее. То же самое касалось и вообще названий всех армейских принадлежностей и процессов: флотские названия причудливо мешались с армейскими. После переклички, обязательно следовавшей за любым построением, сержант Гаенко, встав посреди кубрика, так же игриво предложил:
— Ну что, бойцы, сыграем вечером в казаков? Как считаешь, Ишангалиев, из тебя хороший коняка получится?
— Никак нет, товарищ сержант. У меня это… живот болит.
— А че так? Ты трошки не пережрал овса на завтрак? Может, вместо обеда хочешь на очке в гальюне [3] посидеть — я тебе устрою!
— Никак нет.
— Тогда в чем дело? Ты со своим животиком до вечера разберись как-нибудь сам. Чтоб мне не пришлось его подлечить…
— Есть разобраться.
— Вольно, разойдись. Готовимся к обеду. Ишангалиев ко мне.
Этот самый Ишангалиев был моим напарником. Выше и здоровее меня, он, как и подавляющее число казахов в армии, был в меру робковат, в меру нагловат, да и вообще, — сам себе на уме. Мы были в одном отделении, на заводе — в одной бригаде и даже в кубрике наши шконки стояли одна над другой. Так мы вместе работали и дружили. В меру не злой и честный он, к сожалению, под конец службы попадет под сильное влияние окружающих, и поэтому наши пути разойдутся. Сложится так, что я не подчинюсь ни одному из «армейских законов», не буду унижать и унижаться, и поэтому общественное мнение, сформированное влиятельной верхушкой о моей «правильности», потребует отмежеваться от меня, как от, якобы, «стукача» и «мента». Иначе и он попадет в опалу. Хотя, на самом деле, это будет банальная зависть к моей независимости, помноженная на непонимание того, что движет моим правдолюбством и справедливостью — ему-то зачем было терпеть эти радости за чужую жизненную позицию?! Тем более, он не собирался ее разделять, был как большинство и занимал свою нишу в общем иерархическом кодле, где наверху самые мышцатые, наглые и амбициозные, а внизу — самые тупые и беззащитные. Мне удастся держаться не посередине, а вообще — вне всего этого построения. Ценой изоляции, косых ненавистных взглядов, наветов, постоянного напряжения «холодной войны».
Не последнюю роль в ситуации с Ишангалиевым сыграет землячество саратовских, представители которого пообещают ему «веселую жизнь» здесь и на гражданке, если он по-прежнему будет водиться со мной. За то предательство я до конца службы перестану разговаривать с ним, буду вообще игнорировать само его существование. Перед самым увольнением он попытается исподволь наладить отношения, но брешь будет слишком глубока, я не сумею простить то, что когда останусь один против всех, он будет натравлен на меня же.
А сейчас мы еще держались вместе. Проводив его взглядом, я зашел за шконки к окну и там сел на баночку [4], чтобы дождаться результата.
Он пришел минут через пять.
— Ну как? Чего ему надо?
— Да как обычно, прикалывается, просит, типа, вечером поизображать лошадь, ну поржать там, побить копытом и хвостом повилять… — А он тебя оседлает, да?
— Само собою.
— И ты согласился?
— А у меня что, есть выбор? Да и почему бы не поржать, хоть так поприкалываться …
— Я бы ржать не стал, да и жопой крутить перед народом как-то не солидно. Или тебе уже все равно?
— Санек, ты погляди, нас же здесь за людей не считают, уже ниже, чем мы есть, куда? Какая теперь разница, кого изображать, если мы хуже тех лошадей?
— Ты может и хуже. Я пока себя лошадью не считаю.
— Да ну? Ну, подожди пока придет и твой час. Хочешь сказать, откажешься? Ну и дураком будешь. Им, дембелям-то все равно на ком кататься, а вот если ты им поперек встанешь, они тебе могут под конец такое устроить, что не только лошади — свинье позавидуешь. Да и не это главное. Подумаешь, лошадь изобразить! Я вон на гражданке такой цирк устраивал, что куда там им до меня. Одних только баб поперепортил столько, что им и не снилось. Таков закон жизни: кого-то мы имеем, кто-то нас… Чего тут выделываться?
— Молодец. Флаг тебе в руки. Прикалывайся. Когда будут иметь тебя, почаще вспоминай тех, кого имел ты — пусть это тебе компенсирует моральное унижение. А я вот и других не имел и себя не позволю.
После этого диалога Ишангалиев, фыркнув, пошел по своим делам. Я же достал ручку, тетрадь и прямо тут же, облокотившись на подоконник, написал:
Пусть обида меня прополощет
И просушит на этом ветру,
Если день, что мучительно прожит, Я до ниточки не оберу,
Если нового не запримечу Или старого не оценю,
Если словом на дело отвечу Или даром его оброню.
И пускай не осилю в потуге
Самых неудержимых врагов,
Я не вскину молитвенно руки,
Не ускорю обратных шагов.
Да, не все получается сразу,
Но я буду сильнее вдвойне,
Если каждому битому часу
Я воздам по достойной цене!
А когда от усталости брови
Не смогу, при желаньи, сомкнуть — Превращусь в сочетанье условий, Позволяющих мне отдохнуть.
Готовность
Так постепенно, благодаря условиям тотального подчинения и непрекращающегося напряжения, накапливавшегося на протяжении почти пятнадцати лет, обрывочные мысли, предчувствия, догадки, стали приобретать все большую отчетливость и складываться в моем сознании в единую мозаичную картину. Получающийся образ существующего мира мне определенно не нравился, а дух революционера-бунтаря не позволял закрывать на это глаза.
Голова все более целенаправленно работала, и я стал мало-помалу различать общие контуры открывающейся огромной панорамы моей будущей Задачи, а именно моего предназначения как человека, решившего показать реальное и неведомое в их единстве. Я и подумать не мог, что начать это придется с себя, потому что именно во мне самом равноправно существовали мистика и реализм, то, что обычно делит людей на две столь непохожие категории. Которые, кстати, никак не могут договориться о единой картине мироздания и единой оценочной шкале смысла жизни. Рано или поздно, при таком подходе я все равно признал бы то, что все в моей жизни происходило и происходит не просто так: это систематическая, отчетливо выраженная подготовка, я в некотором роде очень серьезно отличаюсь от других — «однобоких» — людей. Не в моей власти мешать этому все усиливающемуся процессу внутреннего роста, он идет сам по себе! Даже если это приносит одни неприятности, грозит одиночеством и лишает человеческих благ и перспектив. Можно идти против кого угодно, но — против себя невозможно.
Необходимая информация в это время пошла со всех сторон: мы выписывали множество газет и журналов. Оставалось только находить нужные материалы и отфильтровывать их, сверяясь с тем, что чувствовал внутри себя самого все эти годы. Служба со всеми ее плюсами и минусами почти сразу отошла на второй план, стала лишь фоном к Главному событию. Здесь я уже не мог что-либо изменить: переделать порядки и людей было не в моей власти; но вот разобраться с самим собой мне было по силам. Как говорится, «хочешь изменить мир — начни это благородное дело с себя!»
Накануне девятнадцатилетия больной вопрос «кто я?» встал передо мной во всей своей полноте и оказался решающим на этом этапе жизни. Дело было даже не в том, кем мне стать по профессии, а в том, что же я представляю собой по сути. Именно этим вопросом я был озабочен всю сознательную жизнь. Окружающим казалось, что вовсе не обязательно знать ответ на такой странный вопрос, они не видели цепочки отслеженных мною взаимосвязей и не обладали тягой к моральному объяснению действительности. Но для меня он был принципиально важен, так как именно от него зависело, как я буду строить свою земную жизнь: свои правила и поведение, нормы и цели. Собственно, все это уже было сформировано, но требовалось какое-то объяснение, обоснование этому, так как мои требования к себе и окружающей действительности были весьма высоки. Нужно было на что-то равняться, а я не находил в жизни примеров, которые бы соответствовали уже сформировавшимся внутренним канонам. То и дело, сначала в стихах, затем в глубоких раздумьях и, наконец, в жизненных ситуациях меня стали посещать яркие и насыщенные проблески Осознанности. Но таких проблесков было явно недостаточно, чтобы развить из них какую-нибудь завершенную идею, и поэтому я все настойчивей искал некоего вмешательства в мою духовную жизнь извне.
В первые недели службы я смог в стихотворении коротко, но четко сформулировать стоящую задачу:
Мне не нужно разных суеверий, Слухов и придуманных легенд
Для того, чтоб распахнулись двери В мир, которого на белом свете нет. Я его в уме держу свободно, Постигая в нем великий толк,
Но покуда сделать всенародным Не сумел его — я не пророк!
Мои представления об общении с невидимым миром не заходили дальше пресловутых «Голоса» и «Видения», поэтому как Откровение прозвучали статьи журналиста Павла Мухортова о М-ском треугольнике и телепатических контактах с Внеземными Цивилизациями. Примерно так отныне мне и представлялось постижение сути вещей — через общение с Высшими невидимыми Существами. Благо, статьи подобного рода посыпались прямо как из рога изобилия, и недостатка в информации не было. Несколько позже мне открылось подлинное обличие этих «инопланетян» — существ из потусторонних миров, исчисляемых бесконечностью, и в своих градациях, варьирующихся от демонов до Архангелов. Но на тот момент интерпретацию «инопланетяне» Высшие Силы сочли самым разумным для перелома сознания такого социализированного существа как я, видевшего в религии опиум для народа, а в атеизме — естественное негодование против одурачивания людей.
Для Высших Сил, для спасителей, моя Личность в этом плане ничем не отличалась от прочих, и они просто выполняли возложенную на них работу. Кто мог тогда знать, что эту работу возложил на них я сам еще до воплощения на землю? Так или иначе, в этот процесс было вовлечено огромное количество невидимых сознательных существ. И они, что есть мочи, стали выводить мое засоренное идеологиями, книгами, СМИ и бытом сознание на тот уровень, где имеет значение только то, что есть у тебя внутри.
Одни из них заботливо подбирали необходимые, прогрессивные статьи и книги, которые должны были «случайно» оказаться на пути моего поиска; другие не менее тщательно стали напоминать мне разные эпизоды моего прошлого, увязывая все в единую генеральную линию; третьи терпеливо и бережно помогали вырабатывать новые, «переходные» взгляды и идеи. И все это для того, чтобы я сумел в процессе переосмысления и по мере обсуждения отбрасывать все лишнее и не имеющее отношения к делу. А оставлять лишь квинтэссенцию, зерно.
Почувствовав эту незримую работу над собой, 11 февраля 1990 года в очередном стихотворении я попытался сформулировать запрос:
Мне нет минутного покоя От высшей тайны бытия, И в небо просится ночное Душа крылатая моя,
Туда, где в вечной круговерти Заложен нашей жизни смысл. И если нет духовной смерти – Прошу услышать мою мысль! Ее прямое назначенье —
Во все глубинно проникать:
Я вами с самого рожденья Назначен тайны постигать. Когда на Небе в месяц «Рыбы» Мою судьбу внесли в графу, Вы уже знали: где б я ни был, Когда-то вас я позову.
И срок пришел. Душа созрела Для восприятия того,
Что Ваша Воля захотела Заложить в Сына своего!
«Код Спасителя»
Итак, задача была ясна: выйти на связь с Высшими Существами. Но для начала требовалось хоть как-то себя индивидуализировать и визуализировать для них. Ведь как иначе они меня заметят, одного из миллиардов? Нужно было, чтоб кто-то помог мне ответить на многие вопросы. Причем на этот раз не на уровне того эфемерного общения, которое было у меня в детстве с голубыми Существами — Спасителями, а по законам сложившегося у меня в последние годы материалистического мышления. Словно бы какая-то материальная часть меня вдруг предъявила свои права на обладание той же информацией, которой обладала духовная, и получить это она собиралась лишь присущим ей способом, то есть, не на уровне субъективных видений, а по законам так называемой объективной реальности!
Местом моего уединения неизменно являлась тумбочка нашего нового «замкомвзвода» Петрова, который был на полгода старше по призыву, но начинал наше «воспитание» одновременно с дембелями, поэтому пользовался непререкаемым авторитетом. На его тумбочке, в отличие от прочих, не стояла еще одна, и над его шконкой тоже не было никого. Таким образом, это было со всех сторон удобно: в самом конце ряда, практически в углу, и возле моей постели. Никто там не шастал, от орущих магнитофона и телевизора это была самая удаленная точка, меня видно не было, никто не отвлекал. И сам Петров, не проявляя излишнего любопытства, был ко мне достаточно лоялен и благосклонен, может даже больше, чем к кому бы то ни было — я в роте был его единственным земляком. Сам он по обыкновению пропадал в комнате командира взвода, поэтому я ему не мешал. Я садился на «баночку», раскладывал свои бумаги на тумбочке Петрова и думал, сверял, писал.
Канатом через пропасть неведения, по которому происходило первоначальное движение, стали цифры и фигуры. Логика подсказывала мне, что каждый живущий спроецирован в нескольких измерениях: во Времени, в Пространстве, в Движении и Форме. Если эти категории привязать к каким- то индивидуальным данным человека, затем каким-либо образом перевести в цифры, а затем, в свою очередь, и в фигуры, можно получить образ-ключ к любому существу, своего рода его «код», символизирующий таким образом его индивидуальность в нашем мире форм и символов. Не зная, чем это закончится, я взялся за дело. Терять было нечего. И все словно бы пошло мне навстречу.
Код был выстроен по всем законам моего рационально — мистического ума. Он каким-то образом соединял в себе несоединимое: математику и духовность. Причем, можно смело сказать, не в ущерб ни тому, ни другому, по крайней мере, так мне казалось. Все здесь было учтено: и место рождения, и время рождения, и период существования в утробе, а также многое другое, что, так или иначе, имело отношение к появлению на свет и могло обозначать индивидуальные данные во вполне конкретном виде, имевшем в своем составе цифры.
Постепенно работа с вычислениями «кода» вышла на новый рубеж. Полученные долгими поисками цифры требовалось визуализировать — этим способом предстояло привлекать к себе Невидимые Силы. Одним словом, нужно было холодным, ничего собой не представляющим цифрам, придать некий абсолютный и в то же время личностный вид, который, при наличии логики и воображения, одинаково правильно может быть воспринят где угодно и кем угодно. Цифры можно было визуализировать лишь в фигуры. Основа фигур — линия, черта. Она и стала служить отправной точкой для всего моего символизма. Линии должны быть гармонизированы в какую- то форму, чтобы выражать какую-то цифру. Например, замкнутый круг, как одна законченная черта, символизировал единицу. Символы, по моим представлениям, должны были охватывать некоторое пространство, а количество линий — обозначать, соответственно, сумму цифры. Например, двойка стала полумесяцем, тройка — треугольником, четверка — квадратом и т.д.
Теперь оставалось лишь использовать этот символ-код по его прямому назначению. «Достаточно перед сном, — рассуждал я, — мысленно сосредоточиться на воображаемом образе «кода» и, тем самым, объявить о себе на том уровне, который будет доступен Невидимым существам — телепатическом (а цифры и фигуры — должны лежать в основе любого мира, как я полагал). Рано или поздно Кто-то, специально это отслеживающий, обнаружит твой запрос и откликнется на него. Ну а дальше — контактируй себе, сколько влезет, познавай мир и Вселенную, набирайся ума».
Для большей наглядности и обобщенности получающегося Символа, состоящего из индивидуальных геометрических фигур, я прибег к объединению их в образе креста — наиболее простому способу соединить все в единое целое. Но у меня было всего три категории: время, пространство и движение, объединенные формой. Для гармоничного креста чего-то, следовательно, не доставало, и оно прямо-таки просилось на пустующее место: в нижнюю часть всего построения. Но кто мог сказать наверняка, чего именно недоставало?
Думая над получающимися выводами, я пришел к следующему заключению: помимо Времени (правый конец креста), Пространства (верх креста), Движения (левый конец креста) и Формы (Середина креста), существует еще одно, на этот раз — невидимое ИЗМЕРЕНИЕ, в котором пребывает, прежде всего, наша душа, с сопутствующими ей мыслями и чувствами. И оно должно было занять свое место на нижнем конце креста. Я символически назвал его «Абстракция М (мысли)». Почти тотчас вслед за этим в мои руки попадает какой-то журнал с иконой А. Рублева «Сошествие духа Святого», где был изображен Иисус Христос. Но сначала меня заинтересовало другое: мне бросился в глаза ореол за головой Спасителя, разделенный на три части крестом, состоящим из четырех, пересекающихся друг с другом, линий. В каждом из трех видимых «отсеков» стояло по букве греческого алфавита. Причем, следуя моей логике, у Христа за спиной тоже был еще один «отсек» креста — то, что я в своем символе назвал Абстракцией Мысли и что должно быть невидимо.
Но главное, что я заметил — полное сходство этих греческих букв с моими геометрическими обозначениями цифр кода в кресте! Буквы и геометрические символы один в один напоминали друг друга, а внешний вид кода и Ореол Христа были словно бы срисованы один с другого [5]! Странным образом получающийся знак напоминал и знак сторон света. Вот сейчас я и думал как раз над тем, что бы это могло означать: я пытался «визуализировать» свою индивидуальность, а уперся в личность какого-то древнего пророка, почитающегося людьми как Бог. Вдруг обнаружил, что тайнопись его и моей личности — практически идентичны. Получалось, что Ореол, который рисуют Христу — тот же замаскированный «код» этого человека. Было над чем подумать.
Сначала я воспринял это как очередной этап углубления своих знаний в этом направлении. Мне невольно пришлось обратить пристальное внимание на Иисуса Христа и пророков, так как становилось понятно: не зная их прошлого, я не пойму этой странной схожести, своего настоящего. Мне нужно было понять, кто эти пророки, в чем заключалось их дело, и что они несли людям.
Проходили ночи за ночами, но результата не было. Никто так и не откликнулся на мой призыв явно, никаких голосов внутри себя я, к сожалению, не услышал. Но зато, все более углубляясь в содержание проделанной работы, я вдруг с удивлением обнаружил способность очень быстро находить ответы на поставленные вопросы. А вопросы были, прямо скажем, не из простых. Медитируя перед сном на коде, я четко формулировал вопросы. А через день уже знал на них ответы! Как будто что-то в жизни подслушивало их и выстраивало события и ход моих мыслей так, чтоб я сам уперся в безусловный ответ. Это была непрерывная цепочка: ответы порождали новые вопросы, на вопросы приходили новые ответы и так далее.
К тому же сам код тоже преподносил сюрприз за сюрпризом. Вырисовываясь все более отчетливо, он вдруг приобрел невиданные масштабы с информационной точки зрения! В нем неожиданным для меня образом оказалось заложено столько данных, что они полностью характеризовали не только меня, но и жизнь вокруг, ее начало, составляющие и принципы организации. Такая информация не могла быть дана мне «случайно», слишком уж фундаментальной она являлась.
Вследствие этого в какой-то момент пришлось осознать и то, что на меня сделана ставка неких Высших Сил. Мне пришлось многое вспомнить, еще раз проанализировать и сопоставить. У меня не было иного пути вперед, кроме как этот, странным образом совместивший в себе мистику и реализм. Я только-только начинал интересоваться тем, кто же такие Иисус, Будда, Мухаммед, на которых все указывало как на моих предшественников. Вернее даже не на сами личности, как я полагал сначала, а на религии, ими основанные. И однажды до меня наконец-то «дошло», что я рожден в этом мире… Пророком, равным неким предыдущим. Да, именно такое слово мне пришлось подобрать по отношению к тому, что в себе чувствовал, несмотря на то, что мне не нравился его религиозный оттенок. Но ничего более подходящего, характеризующего мои запросы и стремления, найти не удалось, кроме как аналогии с существовавшими в древности людьми, приносившими людям какие-то новые иррациональные Вести и знания. Я становился продолжателем их дела. Только на современном уровне. Потому что Невидимые Силы сразу же, хоть и не тем способом, которого я ожидал, откликнулись на зов и, более того, откликнувшись, дали столько, что я едва успевал это усваивать и переваривать! А ведь мне всего-то девятнадцать, нет родителей, дома и я даже сам себе пока не принадлежал!
Пророк
У меня хватило ума не приписывать себе все то, что таким способом получал свыше, а быстро понять, что запросы кем-то приняты. Но и мне придется принять их условия: никаких чудес, никаких голосов, видений и прочего. За все несешь ответственность только сам. Дескать, мы и ты — едины. И вот наступает 31 марта. Сижу на своем «рабочем» месте и, как обычно, использую «личное время» не для глажки гюйса [6] или брюк с фланкой [7], по внешнему виду которых командование будет составлять о нас мнение и выбирать новых командиров, а для медитации над своими творениями. Передо мною лежит схематически составленный код. Изначальной целью его создания было желание, чтоб меня «заметили» Высшие, Управляющие жизнью Существа. Мне хотелось получить от них знания о Высших мирах, хотелось войти с ними в живой и постоянный осязаемый контакт. А теперь получалось, что меня давно ведут и вот уже подвели к признанию сногсшибательного факта.
Код, обозначающий меня в мире, чересчур уж смахивает на нимб Иисуса. Из этого диковинного «кода» вытекают характеристики физической жизни, начиная со сторон света, заканчивая количеством и порядком расположения стихий. Мой возраст, начиная с зачатия, прямо соответствовал хронологическому времени Эпохи Рыб. Я родился как раз на границе зодиакальных знаков Водолея и Рыб, 20 февраля. В глобальном значении этот период равен 2160 годам, они заканчиваются в 2003 году. Мне, в момент наступления Эры Водолея, будет как раз тридцать три года от зачатия. Возраст Христа. Момент начала будущей деятельности. И мне дается время на подготовку к ней. Да, много людей родилось со мною одновременно, но в разных местах, с разными характеристиками и поэтому, теоретически, вероятность иметь такое же символическое отображение их сути, такой же «код» как у меня, — равна нулю. Не говоря уже о неординарной жизни, необычной судьбе и многих необъяснимых простой логикой явлениях, сопровождавших ее.
Конечно, не из этого вытекал факт того, что я являюсь продолжателем дела Иисуса Христа. Об этом свидетельствовал не столько код, сколько весь ход моей предыдущей жизни, многие странные события, совпадения и однозначные указания, которые не имеет смысла, да и невозможно описать. Ведь весь процесс Самоосознания проходил непрерывно долгие годы, и многое запечатлевалось на бумаге, начиная с девяти лет. А теперь вот, совершенно неожиданно для себя самого, я подошел к религиям… Такой расклад закономерно подвел к изучению их истоков. Искать ответы на вставшие вопросы нужно было в Священных писаниях. Код стал последним рубежом перед каким-то совершенно новым этапом становления мировоззрения. Вслед за чем у меня появилась хоть какая-то законченность в непрекращающихся поисках себя. Многое стало хоть как-то объяснимо.
Но это было полдела. Получив однозначный ответ на давний вопрос о своем предназначении, сформулированный в раннем детстве, я не собирался останавливаться: нужно было разобраться с прошлым и четко сформулировать задачи, стоящие сегодня. Невольно вспомнилось одно из стихотворений, написанных в пятнадцать лет:
Все-таки я безоглядно верю
В силу необъятного познанья:
Я себя не раз еще проверю
В честности, таланте и старанье. Не раскрыл себя я, ну и что же?! Время подойдет, и день настанет,
И вопрос: «А кто же я? А кто же?» Мучить мою душу перестанет.
Мы безвластны часто над собою
И не можем жить по расписанью: Все замки сшибу, себе открою Путь к вершинам миропониманья!
Но вместе с главным ответом появилось еще больше второстепенных вопросов. И среди них наиболее значимый: что я должен делать в качестве современного пророка. Просто излагать свое понимание жизни и предназначения человека? Большой внутренний опыт, разумеется, не дал бы ошибиться в элементарных вещах, о которых написаны книги, статьи, сняты фильмы, но мне просто не верилось, что все так просто. Ведь пока что я мыслю почти так же, как и все, ничего оригинального здесь предложить не смогу. Если раньше я говорил что-то необычное от своего имени, а теперь начну делать тоже самое, прикрываясь статусом пророка люди лучше не станут, да и ничего это не изменит… А я всегда верил, что мое предназначение — что- то серьезно поменять в жизни.
Что-то иное должно быть в этой необычной истории… Да и сказать тогда требуется нечто, что не было известно никому раньше, чего, как минимум, нет ни в книгах, ни в мифах, ни в спецархивах. А откуда взять эту информацию, не придумать же в самом деле?! Ведь я не могу похвастаться, что слышу какие-то голоса или вижу какие-то видения. А если что-то подобное и происходит, то далеко не так, как представляется большинству. Это не чудеса, а скорее очень интенсивная внутренняя работа, в которой ты — не пассивный созерцатель, а действующее лицо, от которого многое зависит.
Часто я задавал себе один и тот же вопрос, будучи под впечатлением происходящего. Если бы не написал сейчас этого стихотворения — оно бы так никогда и не появилось? Существовало ли оно до того, как оказалось написанным или же нет? Если бы я не стал напряженно всматриваться и «подыгрывать» тому, что мне «показалось», состоялось бы общение с Раулем и Спасителями? Где грань, когда мое — уже не мое, и еще не мое — уже мое? Оно само по себе, или же и я могу на это влиять, формировать его? Все больше я склонялся к мысли, что действительность мы созидаем сами. В сотворческом процессе с Кем-то Невидимым. Не делай мы ничего — ничего и не произойдет. И здесь не важно, физического или мистического: поленись — и не будет стихотворения, проигнорируй — и не пойдут с тобой на контакт те, кто хотел. Никаких насильственных гласов, сошествий духа святого, видений. Сны достаточно дают нам в этом плане, их нужно лишь уметь запоминать и правильно интерпретировать. А то, что не пережито и не понято тобой лично — не истинно, с каких бы высот оно тебе ни давалось! Именно ты, пропуская энергии через себя, даешь им какую-то форму, право жить и чем-то являться. Без этого они — ничто, их как бы и нет. По крайней мере — для тебя.
Получается полная свобода, где от твоего волеизъявления зависит то, что будет существовать, а что нет. Мы сами созидаем мир в соответствии с тем, что в каждом уже заложено. И все зависит от того, что нам надо и что дано, позволено. Кто нам это «дает» и заставляет этого хотеть — уже другой вопрос. А вот принимать это «желание» или нет — и есть способность подчиняться зову внутри себя. Способность слышать Голос Бога в себе. В лучших проявлениях. Или демонов — в худших.
Внешне никаких чудес. Я, например, не видел НЛО, не общался с «инопланетянами» из летающих тарелок, мне нечего предъявить в качестве внешних доказательств правоты, все, что знаю — больше походит на фантазии разыгравшегося воображения. И именно так и будет воспринято большинством, поскольку то, что понятно для души, и то, что требуется уму — не всегда одинаково. А то, что пережил один — другому непонятно и неинтересно. Таким образом, чудеса — это когда кто-то видит что-то, чего еще не понимает. А когда понимает — это уже наука, обыденность, рядовое явление. С этой точки зрения чудес не бывает, есть незнание или неполное знание. Такие мысли не давали мне покоя, так как внутреннее понимание еще не имело твердой почвы, картина не была целостной. Я не понимал еще до конца, что Духовный мир и наш внутренний мир — идентичны, и что там, и только там, мы можем пересекаться с Высшими или же низшими, в зависимости от качества наших намерений и стремлений — Существами. И что настоящие чудеса всегда происходят именно там, а не снаружи: когда в твое сознание входит то, чего ты раньше не знал и знать не мог. И только это дает тебе силу менять действительность.
Свое место
Возможно все и закончилось бы на том, что я осознал себя каким-то новым пророком. Будь я менее любознателен, а жизнь более примитивна. Но провидение на этот раз пошло гораздо дальше обычного. В то время «пророки» посыпались отовсюду, как из рога изобилия. У меня глаза лезли на лоб. Казалось бы, я понял путь, свою индивидуальность, узнал чем и почему отличаюсь от других, куда двигаюсь. Вроде бы пора, наконец, выйти из подполья скрытности и начать просто быть собой, не живя в полсилы и не скрывая мыслей и идей! Не тут-то было. При таком раскладе получалось, что я опять не индивидуальность, а лишь часть очередной толпы, только, на этот раз — толпы новоявленных пророков, то бишь, ничего не меняется! Зачем мне в таких условиях говорить о себе, а что я смогу сделать кроме этого? Напротив, я всегда старался о себе и о том, что делаю — умалчивать, предпочитал не лезть на самые заметные места. Не в моем это было характере — толкаться, кричать и что-то доказывать. За годы детства исписаны тысячи страниц, но ни одна живая душа толком не знала — о чем именно… Я же понимал — это происходило потому, что мои труды рассказывают ни о чем ином, как о каком-то таинстве, происходящем… в моей же жизни. Это были непрерывные, неизвестно чем порождаемые мемуары. Как будто с самого детства мне было что об этой жизни сказать, но лишь — в приложении к своей личности. Все вертелось вокруг нее. Это было странным, и я не находил способов дать этому рациональное объяснение, как-то привязать к общественно полезному труду, но всегда знал, что сама моя жизнь и есть — значительное для общества явление… Осознать и разобраться с этим было очень трудно, ведь такой факт лишал всего, что делает обычных людей востребованными в обществе. Сделать свою жизнь достоянием общества, ничего, по сути, в обществе не добиваясь, — утопическая идея.
Вот и сейчас моя странная натура надавила на тормоза, поскольку стало ясно, что это еще не «мое время» и не мой подход. Всем, кто хотел пролезть вперед, всегда уступал, чтоб не занимать ничьего места. Мне нужно было лишь свое собственное место. И в этом-то я и не походил на многих других: все предпочитали стать «кем-то» уже существующим: врачом, учителем, целителем. Я же всегда твердо знал: у меня свое, никем более не занимаемое место. Всякое место, которое может занять другой — не мое! Такова была моя эгоцентрическая природа, и именно на ней сделали ставку Высшие Силы: благодаря этой особенности они могли быть спокойными за то, что я не выскочу ни раньше, ни позже задуманного и появлюсь лишь в одному мне присущем качестве, развив его до необходимого уровня.
И поэтому-то, чтобы окончательно пропало желание вставать в один ряд и «соревноваться» с новыми «пророками», «экстрасенсами» и «магами», Бог показал мне самую невероятную на сегодняшний день тайну: что имею право на физическое отождествление одновременно с несколькими известными пророками-предшественниками. Постепенно мне были показаны более чем очевидные существующие в истории данные, которые их касались. И было четко и однозначно указано на то, что все их известные и неизвестные отметины и особенности есть на моем теле: здесь такой-то шрам, там такое-то пятно, здесь так-то по особенному срослись кости, а здесь такой-то дефект глаза и сухожилия: одно — «наследство» от одного, другое — от другого. Понятие реинкарнации на моем примере стало вещественным, материально доказуемым фактом. Но опять же, это понимание дано лишь мне лично, так как касалось… только меня. Чуда для всех не произошло. Лишь для меня одного — в моем сознании, на моем теле.
И это были не сновидения, не фантазии, не догадки, а неопровержимые материальные доказательства, сохраненные историей и странным образом получившие отображение на моем физическом теле! Которые были нужны, прежде всего, для моей веры в себя, для полного понимания происходящего, а не для того, чтобы выставлять их в качестве доказательной базы или какого-то чуда двадцатого века. Меня это потрясло настолько, что я целый год находился в странном эйфорическом возбуждении; внутри меня шла интенсивная перестройка миропонимания, связанная с пересмотром всех ценностей. Как во время сильного шторма, меня бросало из одной области исследований в другую, и я медленно, но верно продвигался вперед. Даже не знаю, как Богу удалось сдержать в тот момент мой пыл. Многое начинало проясняться, вырисовывалось, с чего именно нужно излагать «новое»… Мир явно утопал в ложных представлениях о себе и своих пророках, об идеях, ими изложенных, о результатах, к которым они ведут. Я всего лишь сделал первый шаг, узнав из проверенных источников, что они — это я. Но что я делал раньше и чего хочу сейчас — еще только предстояло вспомнить.
[1] Кубрик — флотское название жилого помещения.
[2] Шконка — двухъярусная железная кровать.
[3] Гальюн — название туалета на флоте.
[4] Баночка — флотская табуретка.
[5] Смотрите в Приложении иллюстрацию №1.
[6] Гюйс — синий с белыми полосками матросский воротник.
[7] Фланка — верхняя рабочая одежда личного состава в ВМФ.