(События в мире людей)
Побег
Зима стояла лютая. Метели то и дело со свистом завихряли поземку по безлюдным дворам и улицам и уносили далеко за город, чтобы там похоронить все под толстым слоем снега. Там он оседал на ветвях, гнул их, давя собственной тяжестью до тех пор, пока либо не обламывал, либо не сползал с шумом вниз.
Городу с его претензией на активную жизнь, доставалось еще больше. Он на три четверти состоял из серых деревянных частных домов и однотипных бараков довоенных времен. Понатыканы они были в самых разных направлениях, порой и вовсе хаотично. Окрестности заселялись неравномерно, и районы расползлись во все стороны, словно лапы диковинного зверя. Прямых улиц практически не было, разве что в центре, где успели понастроить бетонные и кирпичные многоэтажки. Снегоочистительные машины работали только на главных автобусных трассах. Каждое утро они деловито тарахтели под однотонный лай и вой подмерзающих собак. На остальных улицах люди сами вытаптывали тропки и ходили только по ним. Эти тропинки, настойчиво и ежедневно подчиняющие себе снег, со временем доходили до уровня окон приземистых деревянных домиков.
Сугробы наметало такие, что очищенные вечером калитки дворов к утру приходилось расчищать заново. Ленивым к концу зимы приходилось перешагивать через собственный забор. А тем, кому это не нравилось, вставать, соответственно, надо было часов в пять, чтоб успеть поорудовать лопатой. На работу шли по тропинкам гуськом — мужчины, женщины, старики. Кутались в теплые дубленки, тулупчики и фуфайки и толпились на обледенелых остановках, переминаясь с ноги на ногу. Изнутри согревал только наскоро выпитый чай, да теплые воспоминания о только что оставленных постелях. Многие тут же и досыпали, сдвинув лохматые собачьи шапки на нос.
Иногда забирать людей с остановки подходил новенький «Лиаз 677», только-только пущенный в массовое производство. Но чаще подъезжал просто однодверный, с торчащим впереди капотом, «КАВЗ 651». Все загружались в автобусик и, беспорядочно подталкивая друг друга, полувисяполустоя, ехали, греясь друг о друга.
Окна автобуса быстро покрывались толстым слоем инея. Чтобы выйти там, где надо, нужно было считать остановки или запоминать примелькавшиеся лица выходящих, либо сняв варежку (так в Сибири называют рукавички), рукой отогреть окно и периодически поддерживать его в полупрозрачном состоянии, чтоб ориентироваться в мелькающей мимо местности. Правда, и это было сложно: темень утреннего города, досыпание на теплом воротнике соседа и постоянные перемещения по салону на выход сводили почти на нет чувство реальности. Оставалось довериться интуиции и кондуктору, который иногда тоже почему-то вспоминал остановки и даже оглашал их. В «Кавзиках» чаще всего вообще нужно было передавать деньги прямо водителю, который не мог все контролировать. Радовало в такой ситуации только то, что третьей части пассажиров можно было спокойно сэкономить несколько копеек за проезд, ибо кондуктор разделял со всеми общую участь — будучи зажатым со всех сторон. Едва ли не стоя на своем сиденье, он тщетно пытался заглянуть поверх голов, чтоб заметить того, кто не сделал в его сторону характерного движения руки. Так продолжалось изо дня в день.
Виталий ехал в одном из таких автобусиков и, как все, думал о своем. Представлял, как он сегодня, после учебы, сбегает к Вере и передаст сюрприз. Какой-то «доброжелатель» сказал, что после родов нужно обязательно давать родившей понемногу водки, тогда все хорошо будет заживать. Он даже придумал на этот случай такой ход: залить в бутылку из под лимонада водки и закупорить, как будто так и было. Такую посылочку можно будет спокойно передать, никто из медперсонала не придерется и ничего не заподозрит.
Когда подошло время, он так и сделал. Пулей вылетел на остановке «Горбольница» и по хрустящему снегу помчался в направлении роддома. Сделав дело, выскочил из корпуса и перед тем, как уйти, попробовал найти окно заветной палаты, метался пока не увидел, как едва различимый из-за ледяного панциря, сковавшего окно, силуэт энергично помахал ему рукой. Все вроде бы складывалось удачно. Довольный и гордый собой, он, похлопывая варежкой о варежку, помчался дальше на каких-то крыльях, о существовании которых еще вчера и не догадывался. Как и о том, что идиллия эта не вечна.
Имя придумали быстро. Мама посмотрела в мое лицо и задумалась — на кого же я похож? Хотелось, согласно устоявшейся традиции, назвать меня в честь какого-нибудь престарелого родственника. Но на ум никто не шел, так как никакого близкого ей мужчины преклонных лет у нее на примете не было. Тогда я сам подсказал ей: «Александр, Саша…» Сделал я это, разумеется, так, как мне было доступно — мысленно. Не было ничего удивительного в том, что она мгновенно уловила импульс, между нами еще существовала энергетическая пуповина. Когда я понял, что она все услышала, то улыбнулся. Заряд моей радости, выразившийся через огуканье и гримасничанье, довершил дело, и уже через минуту она обращалась ко мне не только «сыночка», но и «Сашуля». Это свое нежное обращение она больше никогда не изменит ни на какое другое. Она буквально заразит им всех вокруг, и у меня так и будет среди родственников именно это персональное имя «Сашуля», а среди родственников отца оно превратится впоследствии в «Сашульку». Лишь сердясь на меня или желая показать недовольство, мама со строгим видом будет называть меня «Сы-ыно-ок», растягивая слово и делая ударение одновременно на обе гласные буквы.
Скоро в роддом пришла и баба Мотя. Ей дали возможность поговорить с дочкой в фойе. Что-что, а находить подход к людям она умела. Чаще всего что-нибудь обещала, да так, что не оставалось сомнений, что выполнение обещанного — дело весьма скорого времени. Она имела большую привязанность к дочери, мужа у нее уже не было, поэтому появление внука стало для нее настоящим апофеозом. Можно было начинать Новую жизнь, забыв обо всех неурядицах. Когда они увлеченно разговаривали, мимо прошла, держа руки в карманах халата, завотделением. Что-то ей не понравилось в этой воркотне. Она замедлила шаг, в надежде на какие-то знаки внимания, но вместо этого ей вдруг показалось, что мама как-то недружелюбно на нее посмотрела. Тут же она небрежно бросила несколько фраз проходившему мимо врачу, и кивнула в сторону сидящих на скамейке.
Дальнейшее было расписано как по нотам. Тут же материализовались трое Представителей Синтезаторских миров и взялись за дело. Я и глазом не успел моргнуть, как они так сумели подтасовать обстоятельства, что мне якобы требовалось срочное вливание через голову медико-химической жидкости. Внешне это было лишь поводом проучить мою маму и показать, кто здесь хозяин. Но заведующая не представляла, с кем имеет дело.
Мне их затея не могла понравиться. Поэтому, как ответ — появились трое «моих» и едва ли не силой нейтрализовали тех Предприимчивых Деятелей. Выглядело это жутковато, напоминало потасовку. Но верх был наш. Правда, следствием случившегося стало временное смешение провиденциальных Сил, отвечающих за ситуацию. У многих врачей в тот день болела голова, а у нескольких работников, особенно предрасположенных к стабильности, случилась рвота, посредством которой лишняя нагрузка на нервную систему была наиболее безболезненно выведена.
В результате невольной шумихи на ровном месте, мама своевременно узнала о готовящемся вливании и, быстро обсудив это с бабушкой, приняла единственно правильное решение: бежать из Роддома. Так и сделали. Способностями бабы Моти подговорили дежурную, и в тот же вечер, вместо того, чтоб отдать меня в процедурную, мать передала меня через форточку первого этажа на улицу. В этом также активно принимала участие женщина, с которой я успел познакомиться раньше всех. Женщина по имени Ольга. Именно она помогла завернуть меня в теплую шаль, дала кучу разных медикаментов и даже постояла на «атасе», просто для того, чтоб как можно меньше людей видели процесс и знали, что такой вариант при сильном желании и большой необходимости — возможен. Она-то точно знала, что я ни в каких уколах не нуждался, тем более в темя…
Ветер игрался поземкой, а в моменты особенно сильных порывов, грозился свалить с ног. Бабушка несла меня за пазухой, идя спиной ему навстречу. Мама прокладывала ей путь и заодно прикрывала нас грудью. Над головой со скрипом раскачивались железные фонари, прогонявшие сумерки в пределах протоптанной дорожки. Мне все это казалось каким-то нереальным и странным. Я не успел привыкнуть к внутренней стороне дела, как уже попал во внешнюю, со всеми сопутствующими этому «удовольствиями». А главное, мне с самого начала стали «наступать на пятки»! В такой ситуации нужно было держать ухо востро, ожидая любого подвоха. Было очевидно, что Прототем не расслабился сам и своим сподручным расслабляться не позволял, с первых же минут моего появления в Восьмом мире, давая понять, как та Заведующая, — кто здесь хозяин.
Временами мне казалось, что бабушка вот-вот поскользнется, и я буду иметь счастье близко познакомиться с каким-нибудь только что наметенным сугробом, так как тропа была весьма узкой, а тяжелые валенки — не самая маневренная обувь. Тут баба Мотя недовольно заворчала, то ли в адрес врачей, то ли суровой погоды. Потом заглянула мне в лицо, улыбнулась: «Ничего, внучек, все у нас будет путем, держись!» От нее пахнуло какими-то теплыми слюнями. При этом она сильнее прижала меня и поудобнее обхватила руками. Мне стало ясно, что если в этот вечер я и загремлю под фанфары, то, скорее всего, так и останусь в спасительных объятиях мягкого, облаченного в тулуп тела. Мама часто останавливалась, заглядывала под прикрывающий мое лицо кусок ткани и говорила что-то ободряющее. Я открывал сонные глаза, моргал в ответ.
Видимо нас подвезли, но кто и как — сказать не могу, от напряжения и монотонности я отключился. Мне было тепло, пахло чем-то уютным, я знал, что в обиду меня не дадут. Проснулся, когда меня решили перепеленать в хорошо натопленной ароматной комнате. Здесь, при ярком освещении, более четко проявились лица. Я стал внимательно всматриваться в них. Вон — мама, вот — баба Мотя, а это кто? Ага, еще одна бабушка, мама бабы Моти, кажется. Как ее зовут? Арина… Арина — это «мир», кажется. Да, она и есть оплот этого дома, мир, в котором он живет.
Земная обитель
Чтобы осмотреться мне не пришлось даже поворачивать голову: зрение новорожденных в первые недели позволяет видеть все на триста шестьдесят градусов. Правда, видеть, это громко сказано, скорее — зондировать. «Прощупав» таким образом помещение, я нигде не нашел отца. Значит, мы где-то в другом месте, не там, где находились до моего появления на этот свет. Отцом здесь и не пахло. Но что это за место?.. Ах, да, это же квартирка, где я впервые увидел будущую маму с будущим отцом вместе! Однако смотрится она с этого ракурса иначе… Неузнаваемо. Оказывается можно вспоминать и такие вещи. То, что ты видел до воплощения, сравнивать с тем, как это выглядит в действительности. Деталей, конечно, больше, дух какой-то особенный, специфические запахи — в общем все то, что формирует общую картину впечатлений на уровне чувств… Когда смотрел раньше, то органы чувств не были настолько примитивны, все воспринималось многограннее и в то же время отстраненно. А теперь нужно вспоминать, как это делается через скафандр физической оболочки. А он обо всем дает какие-то субъективные представления, причем туманные, нечеткие. Многое нужно домысливать, а чтоб это сделать, нужен опыт, знания. А где их взять-то, если от роду всего ничего! Хорошо еще, что в свое время много тренировался в Двараке, когда завязывал глаза, затыкал уши и рот, привязывал к рукам и ногам гирьки — и так часами пытался «существовать». Самое время вспомнить те навыки, благодаря которым могу практически сразу видеть и идентифицировать окружающий грубоматериальный мир.
Вон, например, стоит какая-то странная железная штуковина, видимо, кровать мамы, на которой уже давно не спали. Эта штука застелена рюшечным светлым покрывалом, аккуратно свисающим с застеленного ватным одеялом матраса, на них одна на другой высятся несколько большущих подушек. Кровать! За ней, чуть справа и поодаль — обледенелое окно, грязным хрусталем отливающее под бьющим сверху желтым электрическим светом. И откуда я все это знаю? Мне же отродясь не приходилось иметь дело с кроватями на четырех ногах, да еще железными, с ватными одеялами и обледенелыми окнами? Про лампочки вообще молчу. До меня начинает доходить, что все это вложено в мое сознание еще до рождения, а теперь я лишь сравниваю то, что узнал до воплощения с тем, как это выглядит на деле. Словно разведчик, который впервые попал во вражеский стан, но должен там все знать и уметь по правилам и представлениям тех условий.
Тени распределены негармонично, неправильно, в разные стороны. Или может, это я просто не могу пока полностью собрать свое внимание в единый фокус и вижу несколько миров одновременно. Да, накладочки, ничего не скажешь… А вот и центр этого «мироздания» — печка, из моего положения видно ее, правда не всю, но и от этого побеленного кусочка с серебристым металлически кантом — радостно и тепло. Похоже, что на ней что- то шкворчит. Но мне такой пищи пока нельзя… Эти энергии для меня еще слишком грубы, мой желудочек с ними не справится. Интересно, кому же она предназначалась? Сейчас узнаем.
Я взглядом посылаю свой вопрос маме, и она тут же «передает» его бабушке Арине: «Бабуль, а ты, что это, — знала, что мы придем?..» В словах ее не то растерянность, не то надежда. Баба Арина, улыбаясь, кивает. Улыбка у нее скромная, но уверенная. Она не обманывает, не лицемерит, знает цену каждому своему жесту и слову. Руки ее при этом что-то автоматически делают, кажется, она готовит мне какую-то одежонку. Да, с прабабушкой я не просчитался. А вот с бабой Мотей придется сложнее — много болтает впустую, сюсюкает, обнадеживает, но никогда ничего не выполняет. Нет, вы только посмотрите, — за крепким напитком в сервант полезла! Я же чувствую ее намерения! Припасено на праздник или это — норма жизни? Посмотрим.
Теперь уложат и будут ждать, когда я отрублюсь. Потом сядут за стол и отметят. Ничего изменить не удастся… или попробовать? Я еще могу манипулировать мирами, хоть и дается мне это с большим трудом. Впрочем, пусть отведут душу, напряжение все-таки сильное, можно сказать, стресс… Ну, а потом, как-нибудь, порядочки наведем. Думают, все будет, как они привыкли? А мое мнение в расчет, разумеется, никто не берет. Ну, тем интереснее будет узнать, что мой голос в этой семье теперь не последний! Я же не кукла, я просто маленький. И я — заорал что есть мочи: «А ну-ка покушать мне дайте, аппетит раздразнили, а ничего не дают. Я же не могу терпеть, как вы — мне что-то нужно бросить в рот, я же — интенсивно адаптируюсь, расту. И Строителям моего тела не хватает стройматериалов!»
Разумеется, вместо этого заумного предложения прозвучало что-то типа душераздирающего «уа-уа-уа!!!», но я уже успел к этому привыкнуть и смиренно принял все, как есть. «Уа-уа», — так «Уа-уа». Невольно вспомнил смешной момент. Когда я первый раз услышал вместо своих слов жуткий набор однотипных звуков, то тут же замолк от изумления. Врачи тогда здорово посмеялись такому казусу: ребенок заорал что есть мочи, содрогнулся всем телом, предвещая как минимум несколько повторных циклов, как вдруг — резко осекся, моргая глазами и переводя взгляд с одного на другого, словно забыл как кричать. Пауза была настолько длительной, что они забеспокоились, но потом, слава Богу, все вошло в норму. Ребенок, наконец, вспомнил, что он еще бессильный и немощный и выдал на-гора череду всем знакомых звуков.
Смех сквозь слезы
Покормив, мама положила меня на свою кровать, обложив подушками. Одна из них, самая маленькая мне сразу приглянулась. Цветная наволочка с рисунком из каких-то диковинных фигур создавала впечатление целого микромира по соседству и, рассматривая ее, я сам не заметил, как ушел в Седьмой мир. Но мне было не все равно, что там происходит и будет происходить дальше вокруг моего сопящего, набирающегося сил тельца.
Первое, что я предпринял, это пошел к своим Друзьям, недавно выручавшим меня, и рассказал обо всем только что случившемся, но уже с позиции человека. Это их позабавило. Трое из них, организовывавшие все непосредственно, слушали особенно внимательно и смеялись особенно громко. Один из них, Высокий Орнаун с кудрявой бородкой и смешными глазами, предложил мне выслушать, как все было на самом деле. Оказывается, когда поступил первый сигнал опасности, их сразу же направили на поправку положения. На месте они выяснили, что завотделением — личность, так сказать, среднего уровня, то есть, она весьма часто является проводником то одних, то других Сил, и ею пользуются все, кому не лень.
В данном случае Синтезаторы воспользовались ее гордыней и самомнением — она в душе захотела, чтоб мама и бабушка ее заметили и выделили, ведь она тут — главная. Не получив желаемого — отдалась во власть следующей реакции, которая, если формулировать ее кратко, называется «Ах так?!» Тут и прибыли Синтезаторы, в обязанности которых входит объединение реакций и эмоций в поступки, и быстро составили программу действий, согласовав с Советом Условных Добродетелей. Указанный совет занимается тем, что осуществляет деяния, которые внешне характеризуются как полезные и необходимые, а внутренне часто бывают вредными, бессмысленными и даже убийственными. Ответственность за них ложится на человека, призвавшего такие Силы. Отныне это — его кармический груз, груз не сумевшего совладать с собой и определиться в истинных ценностях.
Таким образом, был спасен не только я, но и душа той заведующей. Хотя, согласно тем же правилам, если ее спасли «извне», то подобного испытания ей все равно в скором времени не избежать, но в другой ситуации, когда последствия будут не столь важны. Другими словами, ей «подсунут» человека, которому будет требоваться именно такая развязка. Если она его «обречет», то результат будет очевиден — придется за это отвечать, если нет, то она будет чиста, а ему потом найдут какого-то другого «палача».
Слушая Орнауна, я напомнил, что были и положительные моменты. Выяснилось, что помогавшая сбегать женщина этим не только меня освободила от страданий и нежелательных последствий, но и себя. Ведь отныне она стала одним из гарантов моего выхода из подобных чрезвычайных ситуаций, значит, с нею будут постоянно находится рядом Мои Работники этой же отрасли. Помочь именно мне она уже вряд ли чем-либо когда-либо сможет, зато Работники смогут помогать ей теперь до самого развоплощения. Такой вот получился феномен. Подводя итог, Орнаун задумчиво, уже без улыбок произнес:
— Вот так постоянно происходит в жизни Восьмого мира. Люди же все никак не могут взять в толк, почему так нужно ценить хорошие дела и почему одно Благое может перечеркнуть тысячу плохих, а одно плохое — тысячу хороших! Просто они никогда не имеют в виду нас, стоящих по ту сторону их видения. Зря. Может, ты снова сможешь привить им это понимание, а?
— Попробую. Но я — не вы, Гарантом не могу быть. Чтоб постоянно их поправлять и за них отвечать.
— Это ясно. Но в планах-то у тебя что-то подобное есть?
— Поправить единожды и основательно — разумеется. Но дальше — каждый сам. Спасибо, ребята, за информацию, мне пора ударить по молочку, а то вон, снова вижу Работники тела сели без дела, как строители без раствора. Все оглянулись. Действительно, чуть поодаль от меня «сидела» куча народа, посматривая в мою сторону в полном бездействии. Правда часть из них все-таки что-то продолжала ненавязчиво делать. И тут мы увидели, как несколько человек подняли здоровенный ушат и плесканули его содержимое в сторону. До нас долетели брызги. Один из присутствующих попробовал каплю на вкус, многозначительно и лукаво произнес: «Моча… Должно быть вы, ваше Светлейшество, только что уписались… нужно бы задушевным «уа-уа» оповестить кое-кого, пока они совсем не попадали под стол!»
Мы дружно расхохотались. Так, хохоча, я и проснулся. Мой смех, разумеется, приняли за плач с его характерным «уа-уа». Но мне было все равно — главное, подошли, обратили внимание. Остальное — дело такое. Привыкнем, притремся.