НЕПРЕДВИДЕННОЕ ОБСТОЯТЕЛЬСТВО 1 и 2, 1987-88 гг. (16 — 17 лет)

Написано в 1987-88 гг. (16 — 17 лет) в г. Кемерово

Комедия нашего времени

Повесть 

Часть первая

Косая собака дворняжского происхождения старательно шарилась в больших зарослях дикой малины. Внезапно она обнаружила нечто непредвиденное и, взвизгнув, бросилась вон. Этим «нечто» был беспросветно пьяный и выгнанный женой из дома наборщик Аким Никонорыч Загуляев. Его трудовая книжка представляла собой ужасно печальный документ, а так как Аким Никонорыч был по существу человеком весёлого нрава, то он немедленно сжёг её и решил начать новую жизнь; данная ситуация и являлась этим началом.

Глава первая.

         Оптимист с мировым именем Аким Никонорыч не любил громких слов о его персоне, он был весьма стеснительным, но в разное время по-разному. К примеру, он краснел всякий раз, когда при большой аудитории его имя звучало громоподобно и чаще всего с окончанием «за прогулы, самовольство, недисциплинированность». О чём речь? – про себя недоумевал он – они просто завидуют моему хорошему настроению, моим всевозможным восприятиям мира, в конце концов, силе моего непоколебимого оптимизма! Работа да работа! Так ведь и сдохнуть от однообразия можно, вот я и вношу изменения, а они этого понять не в силах. Деревня натуральная! Загуляев неединажды, придя на работу, садился на табурет, неизвестно когда и кем принесённый, вынимал из кармана несколько листов бумаги и с усиленным вниманием принимался читать. Кто-то напоминал ему о рабочем времени. Аким Никонорыч, не отрываясь, отвечал: «Ваше дело телячье, граждане. Никакой сознательности в вас нету: я можь сконструировал новый комфортабельный типографский станок, а вы сразу за горло «Рабочее время!», что мне это ваше рабочее время, я тут обо всей стране заботу проявляю, ясно?!». Собиралась толпа. Загуляев ловил старика Нилова за рукав и, притягивая к себе, говорил: «Вот секи, Игнат Палыч, моя бумага цены не имеет, ты секи, секи – принцип-то каков, а? Небось, изобретателем – то меня не ставят, шельмы, а знать не ведают всей ценности моей мозговой коробки!». Тут он переходил на длительные объяснения своего таланта, в конце которых возле него не оставалось никого.

               Так бывало часто и так могло бы продолжаться, не случись одно непредвиденное обстоятельство.

                Однажды сын Загуляева – Васёк – копеешник, как прозвали его ребята за попрошайство, угодил в детскую комнату милиции.

                 «Шкулял у прохожих деньги»,- представил его милиционер симпатичной полумолодой юристке, успев построить ей тридцатилетние глазки. Та улыбнулась вослед уходящему. Она обратила взгляд на мальчишку 12 лет: «Как тебя зовут, агент?»

—         Я не агент, я Васёк К…к… Загуляев короче, — последовал ответ.

—         Ну и кто научил тебя этому делу, Васёк К…к… Загуляев?

—         Кто же?! Батёк конечно! – усмехнулся пацан.  Я ему раз сказал: «Батёк, шанежки позарез нужны!» А он мне: «Что я тебе дойная корова – надо – иди у людей выпрашивай, шалопай». Я ему: «А как это».  Ну, тут он мне и разыграл всё в лицах. Понятно?

Юрист согласно кивнула: «И давно?».

—         Не, недавно. Позавчера.

—         Как позавчера, в журнале ты голубчик и семь, и шесть, и четыре, и пять лет назад значился, К…к… Загуляев?

Пацан засмеялся, почесав шею:

—         Да не, то мой батя, видать, а я в этом районе раза два попадался!

—         Выходит, три раза подряд?

—         Ну как вам это сказать…. Позавчера-то я у батька сотку клянчил, а раньше только мелочь. Так ту я и сам знал, как у людей просить.

Внезапно он шлёпнулся на колени, заплакал и жалостливым голосом стал вымаливать «на кусочек хлеба». Рука молодой юристки незамедлительно юркнула в карман. Она уже держала «пятёрку», когда девушка опомнилась и поспешила принять обычную позу. Она быстро крикнула: «А ну, хватит! Бесово дитя!». Мальчишка торжествовал. Юристка посадила его в угол, спросила телефон отца, позвонила и села за свои бумаги, дожидаясь «Преподобного папу», как она в душе его называла.

              Аким Никанорыч любил ругать сына и потому явился сразу. В дверях он запнулся и удержал равновесие только благодаря штанам дежурного милиционера.

              Молодая юристка увидела перед собой пожилого (Загуляеву было 38 лет), невысоко, озирающегося мужчину, в надвинутой на глаза шляпе и помятых розовых брюках; руки весьма искусно лежали на дне карманов клетчатого пиджака, давно забывшего, что такое пуговицы. Загуляев прошуршал к столу и положил руку на бумаги девушки; та подняла взор: «Сынок мой в этой обители кукует?».

—         Какой сы…, ах, кк Загуляев? Вы пришли? Садитесь.

 Аким Никанорыч без слов сел и даже снял шляпу, что делал в особо торжественных случаях. Юристке открылись весёлые зеленоватые глаза, чёрные лермонтовские усы и ярко выраженные подвижные губы. Когда она смотрела на губы, Аким Никанорыч пропустил воздух через язык в зубы, проще говоря, цокнул. Молодая юристка вздрогнула и подумала: «Ужасно развязанный нахал», вслух сказала автоматически: «Будте любезны, имя, фамилию, отчество, место работы».

—         Это важно, гражданка милиционер?

—         Очень, гражданин… отец.

—         Тогда пишите: Спивак Ван Ваныч, секретарь черепановского ОБКОМА ВЛКСМ, приятно было познакомится, где ваш преступник?

—         Вы отец? – заволновалась юристка.

—         Приёмный отец, гражданка.

—         Но он говорил, что…

—         Говорил?! Спасибо за сообщение; он у меня будет говорить только по праздникам. Через раз.

—         Но это… это жестоко, так нельзя, вы же…

—         А вы?

Юристка не вытерпела:

— Забирайте своего КК и поскорей уходите, у меня дела. Что же вы стоите?!

—         Мне некуда спешить, к тому же у Вас великолепный вентилятор, кресло, глазки, ротик, ручки…

—         Ну знаете! Это предел! ВОН из комнаты! – крикнула ВЗБЕШЁННАЯ девушка.

—         Успокойтесь. Всё как в танке. Я хотел сказать: у вас добрые глазки, трудолюбивые ручки, ну и общительный ротик. Что тут такого? Неужели вы так критически относитесь к комплиментам?

Девушка стояла на своём:

—         Что же вы посадите меня на 15 суток? О, это будет крахом моей и вашей карьеры: у меня связи! – продолжал издеваться Аким Никанорыч.

—         Ладно, вы убедили меня в своей наглости достаточно, теперь ступайте и не забудьте прихватить сынка.

—         К…к Загуляев! Шагом марш домой! – крикнул отец  и вышел вон.

Сынок, проходя мимо несчастной юристки, как бы невзначай шепнул: «Батя – мировой оптимист». Не успел он выйти, как снова заскочил Аким Никанорыч и бесцеремонно бросился к столу: «Пардон. Я забыл свою шляпку». Снова отворилась дверь, и на этот раз зашёл милиционер, приведший меньшого Загуляева. Он вежливо посторонил Аким Никанорыча рукой влево и обратился к юристке:

 — Ну как, в кино мы сегодня идём часов в восемь?

Загуляев развернул милиционера за плечо и серьёзно сказал:

—         Мне вас жаль, товарищ трёхзвёздник, но вы опоздали: в кино с …э-э-э данной особой уже иду я!

Юристка вытаращила красивые глазки, милиционер выпятил губу.

—         А на каком основании?

—         По праву медбрата.

—         То есть?

—         Разве вы не знает, что медбрат пользуется в нашей стране привилегиями?

—         А-а э-э…

—         Не всегда же мне ходить с медсёстрами.

—         Но Рита мне ничего не говорила…

—         А она говорит только по праздникам. Через раз.

Милиционер был сломлен. Он, опустив кудрявую голову, вышел из комнаты, не понимая, как его занесло в милицию, когда быть медбратом много лучше. Загуляев обернулся к юристке. Лицо его было подобно солнцу. Следующую секунду Аким Никанорыч встретил за дверями с горстью пуговиц от рубахи в кармане. Вот так так! Сына ругать ему расхотелось; надо было придумать веское оправдание отлетевшим пуговкам – жена будет долбить «К кому приставал, с кем играл, лежал, обнимался, путался?». Эх, бывают же жёны!

Глава вторая.

Чем бы дитя не тешилось…

         Примерно в это же самое время, но в другом месте происходили события весьма интересные, ибо случающиеся не каждый день: два любителя острых ощущений отоваривались на закрытом складе. Один быстро толкал в карманы, специально сшитые до колен фототовары, другой ловко кидал за пазуху патроны, пачки с порохом и солью. Это проделывалось безо всякого внешнего волнения и осторожности. Шёл третий час дня.

          Проходившего мимо Загуляева привлекли слабые шумки за дверью запертой изнутри.

          «Это повод!» — обрадовался оптимист, имея в виду свои пуговицы. Не мешкая ни минуты, он вышиб окно вместе с решёткой лежащей поблизости кувалдой и мухой влетел внутрь.  

—         Попались, голубчики! Я вам покажу, как чужое добро таскать! Государство не дойная корова! – завопил он, чувствуя, как оттягивает руку тяжесть кувалды, и мысля, как он легко взмахнёт ею.

Первую минуту воры струхнули и едва не дали стрекоча, но, опомнясь, бросились в другую сторону, то есть на Загуляева. Тот крикнув: «Со мной шутки плохи!» — дёрнул кувалду, но та не поддалась. Отступать было поздно. Ему врезали в область зрительного анализатора.

           Увидев на себе верёвки, Аким Никонорыч запротестовал самым громким образом – тщетно. Один из воров счастливо улыбался, другой пробасил над Загуляевым: «Ты, дурень, батарею-то отпусти. Вцепился». Аким Никонорыч поняв свой просчёт, замолчал и отпустил ржавую стокилограммовую батарею, она уже была излишня.

—         Грабитель? – спросил бас.

—         Грабитель! – подтвердила улыбка. – Среди бела дня да ещё напасть на сторожей! В твоей, Жорик, практике случалось такое, а? – улыбался меньшой рыжеус.

—         Нет. Это первый.

—         Отпустите меня немедленно! – не растерялся Загуляев. – Я из милиции, хулиганьё! Меня ждут! Я ведь потом весь ваш район за решётку упрячу, тебя в первую очередь, КПЗэшник, — орал он наугад.

Старшой побледнел, руки его слабо задёргались, он уже сделал шаг вперёд, когда рыжеус остановил его:

—         Да ты кому веришь! На попа берёт, сразу видать.

—         Знакомая харя, — шепнул Жорик рыжеусу и, подойдя к Загуляеву, распустил морской узел у того за плечами.

      Загуляев встал, отряхнулся, высокомерно окинул взглядом вора – сторожа, развернулся и вдруг подобно кошке, шмыгнул в оконный проём. Жорик чуть не подпрыгнул: «Шурик, я же с ним в медвытрезвителе вместе был!».

—         За ним!

—         Стой! Нам же лучше! Скажем, успел уйти и унести товары.

—          Точняк! Сматываемся.                

    Ровно через час так называемые грабители, предварительно поставив друг другу голубоватую симметрию под глазами, заявились к директору всей ихней шарашкиной конторы. Тот словно поджидал их. Быстро постукивая пальцами по «отчётному листу», он был хмур, как никогда, во всяком случае, за два – три отчётных квартала.

—         В чём дело? – блеснул директор золотыми зубами.

—         Да тут, понимаете ли… — смутился Жорик.

—         Дело было днём, шеф, — вмешался Рыжеус, — Я сидел как обычно у ворот, а вот он проверял обстановку внутри, значит. Внезапно я услышал звук опрокинутого ведра и прочий грохот…

—         Вёдра что ли украли? – насторожился директор (на днях он собирался списать их как украденные, а на самом деле увезти на дачу).

—         Нет. Слушайте дальше. Короче, я рванул посмотреть, но едва перешагнул порог, как на меня пантерой кинулся мужичище шкафообразного сложения: я не растерялся и ударом «уцу» выбросил его в правое окно, но тут же сбоку кто-то развернул меня, и я получил такую плюху, что вам такой т не сни…, то есть сни…, то есть нокаутирующий, короче. Минут через пять я пришёл в себя. Увидел рожу. Но сил не было подняться. И, слава богу.

—         Описать-то сможешь в милиции? – осведомился директор.

—         Конечно, да и Жорке сквозь дырку унитаза кое-что видно было.

—         Вёдра украли тоже! Понятно? – пригрозил директор и улыбнулся – Себе тоже возьмёте несколько вещичек.

Дело было начато. Жорик и рыжеус помчались в милицию, директор послал за вёдрами.

Глава третья.

«Будьте так любезны…»

            Аким Никанорыч целый день находился в состоянии «ой-ёй-ёй», как называла его жена. Он бегал по комнате в трико, орал, что ему чего-то мало, что он хочет ложиться в теплую постель, а не в капкан, что он не хочет…. Впрочем, какая разница? Человек был взбешён надзорным поведением жены, а это в наше время хуже интриг Шекспира. Загуляев сел на стол.

—         Жена, если ты не прекратишь варить мне суп с лапшей, то я…

—         А если ты не прекратишь вешать её мне на уши, то я сделаю с тобой хуже, чем то, что ты собираешься сделать со мной!

—         Что ты сказала? Отравишь?! Ха-ха-ха-ха! Да я тебя в канализацию втолкну.

—          Что-что? Меня? (Со слезами) Да я на тебя ишачу пятнадцать лет – стираю, мою, варю! Так-то ты благодаришь меня, изверг, так? 

Загуляев смягчается:

—         Уговорила, так и быть подарю тебя соседу Молоковскому, он тебя живо перевоспитает.

Жена Загуляева падает на ковёр. Это значит, она сейчас закатит истерику. Аким Никанорыч, быстро спрыгнув со стола, хватает шляпу и вырывается вон из комнаты. Тактика проверенная, отменная. Всё как рукой снималось.

      Аким Никанорыч меньше всего ожидал встретить кого-нибудь из знакомых и встретил как назло. К нему подошёл «дядя Федя» из «Дома бандитов» — щетинистый здоровенный мужик.

—         Аким! О! Ну и видуха у тебя! Выпить желаешь?

—         Не-не. Бросил…. Как-нибудь потом…. Ну ладно, давай.

—         Так сперва скинуться надо.

—         Не-не. Я бросил. Сказал же.

Загуляев бросился назад в дом. Дверь оказалась запертой. Аким Никанорычу стало жутко: в трико и шляпе на лестничной площадке! Согласитесь, приятного в этом мало. «Что же сообразить?!» — быстро прикидывал несчастный, когда внизу послышались шаги. Загуляев окинул взглядом дверь, на всякий случай толкнул дверь плечом, — бесполезно. «Да, ситуация…!» — незаметно для себя вслух выговорил он. Как только снизу лестницы появилась косынка Марии Михайловны Кукуражи – сплетницы и вообще классной разносчицы свежих новостей, Загуляев сообразил, наконец, как ему быть. Он громко крикнул: «Жена, жди меня к обеду! Я на стадион!!», и тут же ломанулся галопом вниз, навстречу Марии Михайловне.

      Во дворе вздохнул – пронесло. А что же дальше-то? Немного подумав, Загуляев пришёл к заключению, что нужно поспешить в милицию и рассказать о вчерашнем случае на складе. Долго размышлять не пришлось: на третьем этаже распахнулось окно языкастой соседки. Загуляев набрал полные лёгкие воздуха и пропел на лад одной из опер Верди: «О милая, красивая соседка! Любезны будте передать моей же-не, что я к обеду не прибуду-у-у! Пусть так и знает!!». Навеселе Загуляев ринулся через песочник по улице Московской. Он бежал и думал: «Вот такие-то наши делишки – были воришки. Исчезли воришки. Были штанишки – остались штанишки. Ловко в рифму идёт, а?! Это было бы хорошо – это и так хорошо. Идёт, скажем, директор Макушкин – здравствуйте, дорогой Аким Никанорыч, сердечно приветствую в вашем лице славу нашей поэзии. Не будь тебя, как не удариться в панику при виде того, что делается на за…. Впрочем, директор – псих, от него доброго слова не дождешься, будь он хоть трижды Максим Горький. Он знает, перед кем помои выливать, а кому коврик в ножки положить! Пушкин – это несовременно. Лучше б мне стать э-э….  Как быстро бегут вот эти люди. И рожи знакомые что-то. Что? Да это же…!».

Перед Загуляевым на углу возникли два знакомых ему человека – грабители. Один жевал спичку, другой, казалось, жевал коробок. Загуляев обрадовался. Ага! Но тут он заметил, что и грабители тоже явно веселы. Аким Никанорыч оглянулся. Место было безлюдное. Вокруг стена гаражей, два стыкованных дома в пять этажей, деревья высоченные.

—         Привет, ребятки! Мы тут с друзьями пробежечку делаем, они малость отстали, сейчас с секунды на секунду выскочат – познакомитесь. Ну, я побежал?

—         Куда это? Дальше нас некуда, — усмехнулся Рыжеус.

—         Да?!, — взвизгнул Аким Никанорыч. – Так?!

Он сжал кулаки и заскрипел зубами, стараясь выглядеть как можно грознее. Грабители бесцеремонно подхватили его под мышки и поволокли.

Глава четвёртая.

Что может любовь….

      Аким Никанорыч стих. Финита ля комедия! Странно было бы думать, что он сдался, но он упрямо продолжал вести себя спокойно, лишь когда Жорик спустил его на асфальт, расправляя затёкшую шею, Загуляев вдруг ожесточённо забился, давая этим понять, что совсем не желает расставаться с пригретым местом. Мощного подзатыльника оказалось мало для смирения пойманного, более того, Загуляев изловчился пнуть Рыжеуса как раз тогда, когда тот повернулся к нему лицом. Непременно завязалась бы драка, не догадайся вовремя Загуляев, что улица дальняя, помочь некому. «Лучше бы залезть к жене через окно на глазах Марии Михайловны, чем попасть под такой канвой», — подумал Аким Никанорыч и тут же, стараясь изо всех сил проглотить слюну, сказал: «А я жене всё рассказал – в милицию заявит махом. Быть вам тогда там, где лягушки не квакают и собачки не тявкают, граждане». Жорик, получивший кусочек ума, случайно напившись ацетона, важно заявил:

—         Та вообще парень, тупень – дохлый номер! Это мы тебя в казённые места зашуруем!

«Хорошие делишки!…» — многозначительно подумал Загуляев, следя как медленно с крыши трёхэтажного дома прямо на голову Рыжеусу падает нечто, напоминающее пятнадцать килограммов. Слава Богу! Рыжеуса сгорбатило. Уа-уа-… — простонал несчастный, валясь под ноги Жорику, который немедля выпустил обрадованного Аким Никанорыча. Однако, погони не было ровно пять минут.

      Аким Никанорыч рванул изо всех сил, задыхаясь и спотыкаясь об кирпичи клумб и перепрыгивая штафетины скамеек: его пугало воображаемое чудовище – Рыжий-рыжий орангутанг. Оглянувшись на одной из тихих улочек, он с радостью обнаружил, что его никто не преследует.

Ему тут же захотелось выкинуть по старой привычке (впрочем, она такая же старая, как вечномолодое небо) что-нибудь этакое для успокоения. Заметив светлый поворот налево, он немедля воспользовался прислонённым кем-то к стене велосипедом и покатил туда, где точно по его интуиции должна быть пивная.

          Через некоторое время Аким Никанорыч «плясал» около пивбара, но на этот раз никто так и не поверил в его призвание, и ему пришлось подойти к одному толстому весельчаку в клетчатом пиджаке.

—         Слушай, друган, на кружку не найдётся, жажда замучила.

—         Тут неподалёку колонка.

—         Что ты жадничаешь! Я тут часто бываю, в другой раз отдам.

—         Зато я здесь проездом.

—         Ну будь человеком, не дай помереть!

—         Челдовеком? Ха-ха-ха. Человек свинье не товарищ!

Разговор явно переходил на издевательский манер, лицо толстого сияло, отчего казалось, будто он вымазан в сале; это не ускользнуло от нашего героя.

—         Сам ты свинья постная, рожа пухлая! Дешёвка ты!

—         Что?!

—         Тушенка в сале.

—         Да ты знаешь, кто перед тобой, шпана?! Заведующий Исполкома!!

—         Тем хуже для вас: будем знакомы – Председатель ревизионной областной комиссии Пантелеев.

Заметив недоверчивый, но уже полурастерявшийся взгляд толстого, Аким Никанорыч продолжал, сделав самую серьёзную мину. «Моё одеяние не должно вас волновать: так лучше узнавать кто есть кто. От имени представителей ревизионной комиссии я уполномочен доложить вам, что ваше поведение будет в ближайшее время рассмотрено на заседании партийных организаций города с последующим собранием областного комитета по делу чистки кадров высокостоящих должностей». И усмехаясь, добавил: «Я вам не завидую, и помочь ничем не смогу – взгляните на часы – три часа десять минут. Это у вас что, обед вне расписания? Рабочее время пренебрежительно отодвинуто вами на седьмой план. Ай-яй-яй. Нехорошо. Да…, — протянул Загуляев, покачивая головой и замечая, как пришибленно, словно загнанный кролик, краснел и божился заведующий,  — вы так неосторожны, так наглы в обращении с простонародьем, что мне становится понятным, почему мой приятель из обкома был категорически против вас в …, впрочем, не слишком ли я много уделил вам времени? Вы свободны». Толстый шагнул назад, когда вдруг услышал: 2Вот, ёлки зелёные, я и вправду кошелёк забыл в спецмашине!…»

Толстый мгновенно подскочил с червонцем: «Извините, не знал, извините великодушно, ей-богу не думал! Вот возьмите от чистого сердца…. Как же не помочь человеку, берите. Берите!» Загуляев не заставил себя долго упрашивать и, погрозив для солидности пальцем, принял деньги.

Выйдя из пивной с бульканьем в тугой утробе, Загуляев совсем распоясался, забыл и про свой, отнюдь,  не экстравагантный, в хорошем смысле этого слова, вид, и про двух навазавшихся на его голову дубинушек, и про…. Но тут он вспомнил как раз то, о чём мы уже собирались сказать совсем наоборот – он припомнил, куда собирался идти. Тут же в голове заюзила юристка в заманчивой юбке и штуковинами из неё выходящими, медленной, как будто спросоночной, улыбкой и прочими женскими завлекательностями. Аким Никанорычу даже стало неудобно за свои не стиранные трико и коричневую шляпу, имевшую обыкновение лежать на не пустующем кресле. Но что поделаешь? Взялся за гуж – не говори, что на днях вырезали аппендицит.                                                  

«Может, ещё изобрести пару неожиданностей?» — мелькнуло на секунду в голове нашего героя, порядочно свесившейся на кудрявую грудь, в которой беспрестанно обитали шустрые пальцы Загуляева. Домыслить он не успел. С одной стороны улицы кто-то из толпы гаркнул: «Эй, Аким! Загуляев! Ты ли это?» — ловкая фигурка в светлом пиджачке подскочила к бедному растяпе в мгновенные секунды стрелки. Загуляев узнал своего старого товарища по школе Кузнечикова Стёпку. Он не изменился. Тот же острый, хлюпающий нос, подобранный горсточкой к нему рот, складки на лбу и чёрные бегающие вверх-вниз брови. Глаза были в своём излюбленном неопределённом тоне.

—         Приветище, Аким! Где это тебя так угораздило налакаться – вонища вон до того угла. Да и вид у тебя что-то этакий параллепипедный – типа штангенциркуля. В карты, поди, у собутыльников молотился, а? По глазам вижу – не задаром ты это так коэффициенты растерял – молотился, брат, до самой боковой поверхности! Ну, признайся, так?

—         Нет, Кузнечиков, ошибаешься. Ни в какие твои штангенсинусы не играл, так бы этого я не растерял – рука у меня, будь здоров, не промах. Я, видишь ли, человек безотказного уклада и случай тут был особый. Иду мимо  барака, вдруг вижу мужичок, на тебя похожий, в одних трусах чечётку отбивает, этак раз ногой об ногу и зенками туды — сюды – стыдоба мужика прохватила. Ну, я как был в чём – к нему. Узналось, что с женой он в ссоре состоит и того, ну это… как там… ну, эмансипацию что ли проклинал, бедняга. Выкинула его прямо в окно, говорит, этак хвать за шиворот… э-э…, то есть, за трусы и туды – за борт, гуляй, мол, освежайся. Сам понимаешь, не мог я с мужиком не поделиться. Тем паче, думал про себя, что и со мной кто-нибудь махнётся по доброте души, а?

—         Возможно, Загуляев. Только на что это ты катеты косишь? Уж не думаешь ли…

—         Нет, не думаю. Я вообще думать в детстве не научен. Ты же поди–кось помнишь, как я на уроках вместо решения задач твою овальную рожу рисовал?

Кузнечиков смутился. Даже стал дёргать воображаемый рукав Загуляевского пиджака, как будто это запятие было единственной возможностью дать почувствовать другу ощущение тёплого пиджака. Ух! Аким Никанорыч даже съёжился от прохлады нагоняемой плавной рукой Кузнечикова.

—         Брось ты это, ну кончай свою вентиляцию, у меня склонность к простудным заболеваниям, особенно от сквозняка. 

Кузнечиков опомнился.

—         Знаешь, Аким, айда ко мне домой, я там тебе найду что-нибудь, а то…. Ну, я женат – понимаешь ситуацию. Возведёт меня в квадрат. Я ведь люблю тебя, как брата. Всё для тебя готов отдать, только вот проблема с одной штукой.

—         С какой? – оживился Загуляев,- если штука одна то будь уверен, я это дело махом обработаю!

—         Сомневаюсь. Тут тебе не какая-нибудь средняя линия, тут величина абсолютная: моя жена Екатерина.

Аким Никанорыч на минуту задумался, соотнося свои силы с силами противника и, убедившись в существовании шанса на победу, хлопнул:

—         Придумал! Я её уломаю, есть такая партия!  Ты меня конём, а я тебе мат в зубы!

—         Ты что, спятил? Уламывать мою жену да ещё матом на меня!

Аким Никанорыч вздохнул так, как если бы хотел сказать: ничего-то ты не сечёшь в моём плане. И тут он, наступая другу на лакированные ботинки и превратив их постепенно в точную копию выпускаемых местной обувной фабрикой, объяснил свой план, процесс раскрытия которого воспринимался прохожими за репетицию циркового клоуна. Кто-то в очках даже проронил: «Интересно, по сколько будут собирать после этого представления?!».    

     Наконец Кузнечиков, дотумковшись до смысла слов друга, воскликнул:

—         О, любовь может всё, я буду стараться в поте лица! Любовь – это не шуточки шутить!

Причём, эти слова он воскликнул так громко и с душой, что неподалёку стоящий юноша воспользовался ими как великолепным фоном для признания и, схватив за руку тоненькую девушку в белом до колен платьице со слезами на глазах и театральным голосом, излился ей в своих чувствах. Ещё удивительней то, что она ответила ему тем же, но самое-самое в этой трогательной сцене было то, что всеми воспринималось подобное происшествие как нельзя самым естественным образом.                           

ГЛАВА ПЯТАЯ.

Так что же может любовь?..

Прежде всего мы должны дать некоторые пояснения в счёт внезапно возникшего на нашем пути героя. Он принадлежал к разряду, так называемых, обыкновенных людей, другими словами – человек с вывихом в самой думающей части тела. Нет, дураком, каких немало и без него, он не был, просто с некоторых пор им владела одержимость стать великим математиком. Он гордо делал замечания продавщицам, когда замечал, что кому-то недодали копейку или недовесили грамм, вращался в кругах маститых математиков, наподобие вертушки, охлаждающей их своей бесконечной беготнёй, а иногда пописывал в Академию Наук и учился, учился, учился. Зато никогда ничего как следует не знал.

            Как это не странно, женился он, исходя из выведенных уравнений, и бесспорно допустил в вычислениях где-нибудь между двумя неизвестными слагаемыми крупную ошибку, видимо, по ошибке вместо минуса прилепил изящный плюс.

Но были ли у Кузнечикова достоинства? – непременно подумает читатель, посасывая карамельку, или узнав, что до обеденного перерыва ещё добрых полтора часа. Что ж, заглянем к нему в дом.

           Аким Никанорыч зашёл в квартиру более чем осторожно, вовремя успев заметить гору всяческих вещей, наваленных в коридорчике неизвестно для чего больше: для устрашения ли непрошеных гостей, для опрощения ли городской свалки или же для ежедневных причитаний жены. Тут же висели пальто на вешалках, под ними плотно прижимались друг к другу стиральная машинка и колесо от ЗИЛа, дальше громоздились всяческие ящики из оргалита и фанеры вперемешку с каким-то огромным брезентовым чехлом и сломанными стульями, торчащими вверх ножками. Было ещё что-то – Загуляев не заметил, сосредоточив внимание главным образом на преодолении всего этого бурелома. Зал, однако, был не лучше: тут во всю широту русской удали раскинулось государство жены – тряпки шмыгали по полу под ногами, развешенное бельё заставляло ежесекундно бить челом неизвестно кому и за какие радости.

           Жена появилась внезапно и тут же подбоченилась: «Так!». На потолке собирались тучи. Аким Никанорыч взял инициативу в свои руки и выступил вперёд, да так неудачно, что прямо ногой в таз с мыльной пеной.

—         О, чёрт! Извиняюсь, позвольте иметь честь представиться – я школьный друг Степана, работал тут неподалёку, жара, вот и разделся, а тут он. Понимаете, какая радость!

—         Прогуливаешь, значит, — ощерилась жена, — утекал с работы?

—         Зачем же! Я человек в бригаде не последний, всё чин чином…, ну есть же понимающие люди.

—         Ну, тогда давай руку – Нина Петровна. Проходите вон туда, к серванту, там вроде бы вчера кресло стояло.

Аким Никанорыч шепнул Кузнечикову, дескать, начинай, старина, а сам пошёл отыскивать кресло. Но ведь есть же такие квартиры, где мебель скачет из угла в угол каждые два дня. В таких квартирах мужья обычно либо невростеники, либо через чур любят жену. Второго, к сожалению, за нашим новым героем не наблюдалось. А Аким Никанорыч наткнулся на телевизор. Чтоб не было лишнего шума, он не подал виду, что попал мимо и бесцеремонно уселся на тумбочку рядом с телевизором.

         За бельём шептались. 

—         Сидите? – внезапно спросила Нина Петровна.

—         А что же мне ещё делать, сижу как припаянный, наслаждаюсь удобствами вашего комфорта.

—         Так ведь кресло-то вот где! – снова её голос.

—         А тут ещё одно. Мягонькое такое, цветное-то… — незамедлительно ответил Аким Никанорыч.

—         Но у нас одно кресло!

Вступился Кузнечиков:

—         Мать моя, да что ты привязалась к этому задодержателю, тем, что ли, других нет! Гость ведь!

—         Кому гость, а кому в горле кость! Ну-ка я взгляну.

Аким Никанорыча осенило. Он отошёл за стол к стенным часам и спросил иронично:

—         А вы себе давно имя сменили?

—         Я имён не меняю. Кто это вам сказал?

—         У меня друзей – считай, не сосчитаешь! Вы же Катя, а не Нина, так?

—         Ну, хотя бы…

—         Меня трудно провести, но вы это зря сделали: мистификация не в моде. Интересно, зачем вы это? Пора называть вещи своими именами.

—         Слушайте, вы чай пить будете?

—         С удовольствием! – ответил Загуляев, не сообразив, зачем Кузнечиков за спиной жены дико машет руками. А жена тем временем опустила руку в карман халата и вытащила бумажку:

—         Тогда вот вам деньги, кафе напротив. Приятно было познакомиться.

Она  посторонилась. Загуляев пригляделся к ней и только теперь заметил, что она была красива. Светлые завитые волосы были достаточно коротки. Сквозь чёлку глядели светлые глаза, и даже тонкие аккуратные губы казались светлее, чем обыкновенные. «Снегурочка», — подумал про себя Загуляев, потом внезапно засмеялся.

 —  Можно я не пойду пить чай, Катя, мне расхотелось, я же недавно бидон молока осушил, забыл совсем тут с вами, — сказал Аким Никанорыч с таким насыщенным видом, что пропадали не только сомнения в осушенном бидоне, но и наоборот, зарождалось подозрение, что немного тому назад он слопал целиком жареного кабана дома у директора мясокомбината.

— Вы видите, что у меня дома творится? Нет? Так разуйте глаза, дьявол вас замори! Это же не квартира, это…

      Кузнечиков ломанулся грудью: «Ты, это, градусы-то поубавь, не ты ли вчера божилась мне, что тебя всё устраивает, не ты ли эту проклятую стирку заложила, а? Функции тут мне разводит! 

      Аким Никанорыч хотел было на этом месте вставить оригинальную шутку, но его запала хватило только на великолепный оскал, остальное произошло моментально, да так моментально, что Загуляев забыл о положении своего рта и придал ему обычное выражение лишь когда почувствовал во рту прохладу от мелькающей перед его лицом простыни. Да, им явно не везло. Вот и планы насмарку – на глазах у постороннего человека жена с всхлипами охаживала бедного Кузнечикова, тот слабо защищался и всё-таки сумел крикнуть: «Акимка, позвони в 02, телефон у соседей!»

      Загуляев не сдвинулся с места. К чему эта поспешность – все там будем, во всяком случае он, Загуляев, в самое ближайшее время.

      Аким Никанорыч своим мужским чутьём понял, что это надолго и спокойно удалился наугад. Он очутился как раз напротив шкафа. Из отверстия между полурастворёнными дверцами виднелся отличный костюм. Сразу же в голове у нашего героя воткнулись в серое вещество две или три умные, а вернее дельные мысли. «А что если …» Медлить было некогда: он резко дёрнул дверцу с ручкой так, что уподобил её абсолютно гладкой второй и страстно вырвал из пещеры платьев то, что ему требовалось. Так. Где у нас здесь дверь? Ага, кажется налево.

      Но интуиция обманула Загуляева. Екатерина успела схватить убегающего за рукав.

— Что это Вы там, голубчик, делали?

— Извините, я очень спешу, меня ждут, у меня через минуту автобус, я должен быть там… там. Всего доброго и приятно размяться, тьфу, то есть счастливо оставаться!

      Екатерина и не подумала упускать свою добычу, напротив она ещё сильнее вцепилась в рукав и никакие рывки не могли противостоять этой женской, а если быть более точнее жёнской хватке.

      Аким Никанорыч тихо, но с ноткой угрозы попросил: «Отпусти!»

— А кто будет мне мужа в чувство приводить?     

— Странный Вася! Отпусти, тебе говорят!

— Нет, ты мне мужа откачай.

— Слушай, у тебя совесть есть? Сначала гнала, а теперь держишь! Чёкнутая, да?

      Кузнечиков встал сам. Взялся за голову и произвольно потряс ей, издав губами соответствующие этому делу звуки. Когда он понял где находится и что произошло, он отупевшими глазами влепошился в Загуляева и спросил: «Ты ещё тут, кретин?!»

—   Аким Никанорыч простил ему последнее слово – что с людьми не случается после этакой взбучки и улыбнувшись, развёл рукой – как видишь. Кузнечиков тем временем присматривался и глупел ещё больше, о чём свидетельствовало его личико.

— Снимай-ка костюм, дружище, и вали отсюда по добру по здорову, пока я тебя циркулем не согнул. То же мне диагональ параллепипеда!

— Н-не понял тебя, Степан – гонишь что ли? Лицо нашего героя стало серьёзным как заглавная буква. Он вдруг понял всю нелепость своего положения и впервые, быть может, в нём проснулись настоящие чувства. Эх, чуть бы пораньше!

— Ну! – К Кузнечикову подошла жена и обняла его за плечи, тоже пристально глядя на растерянного маленького человека. Аким Никанорыч сделал ещё один шаг: «Стёп, ты чего это… шутить… школа, друзья … помнишь?

— Давай, давай. И без всяких точек пересечения!

       Аким Никанорыч разделся. Брюки бросил на табурет, костюм подал. Всё ещё чего-то ждал, стоял как в воду опущенный. Жена поцеловала мужа, тот ответил ей тем же, а потом отстранился: «Подожди, родная, вышвырну этого». И Аким Никанорыча выставили за дверь подъезда.

      Он медленно побрёл вдоль улицы с самым, что ни на есть тусклым видом. Две девчонки с маленькой белой болонкой проскочили мимо и за спиной прыснули. Вечерело. На небе собирались тёмные облака, предвещая прохладную ночь. В тополях шептались влюблённые, за окнами говорили телевизоры, а Загуляев всё шёл. Шёл, сам не ведая куда.

Глава шестая.

Чем дальше в лес…

       Загуляев, вконец вымотавшись, сел на какую-то облезлую скамейку в тёмной и потому тихой аллее. Он не знал, где это он сейчас находится, ему думалось, что вероятнее всего, это как раз самое незнакомое ему место. В душе что-то тянуло, как слишком по единственной ненастроенной струне. От духоты ли, или от невероятно сильного сердцебиения, он разлёгся на, порядочно просочившейся из захимиченной почвы, траве, но это не спасло. Пахло пролитым вином, грязной обувью и прочими нечистотами, на которых, очевидно, и собака из милицейского участка теряла след. Сон пришёл не сразу. Сперва в голове мелькали лица жены, воров, юристки и недавних его знакомых, потом в полусне он шептал что-то полоумное и, наконец, когда понял, что это уже сон – так оно и оказалось.

      Что, дражайший, классно ночевать под скамейкой в трезвом виде, а? Непривычно. Уже во сне он как раз подумал, как это раньше он, Загуляев, напившись мог расположиться где угодно, и на сколько угодно?! Ведь это такой кошмар! Этот сон пошатнул стереотип Загуляевского мора,сам того не соображая, он всё обдумал, но не всё запомнил до утра, тем не менее ничего бесследно не проходит и Загуляев поднялся в шесть утра, когда было уже довольно-таки светленько. Надо идти домой. И он пошёл. Аким Никанорыч знал, что его ждёт в квартире: пустой стол или лапшовый суп, записка «Иди откуда пришёл» или что-то в этом роде, а главное – это ключ у соседки. Всё здесь противоречило одно другому, такие уж манеры были у его жены.

      Манеры манерами, а идти охоты было мало. Люди обязательно оглядывались в его сторону и улыбались. Кто-нибудь, наверное, думал что введён ещё один праздник – голоштанников. Аким Никанорыч по мере ограниченных возможностей тоже растягивал рот, но из пустого желудка тотчас пищали голодные кишки и сухие губы отказывались быть подвижными.

— Чего бы пожрать! – вдруг самым примитивным образом подумал несчастный, как вдруг неподалёку услышал окрик. Аким Никанорыч продолжал идти делая вид, что слова: «Эй, раздетый гражданин?» могли касаться кого-то другого, более голого, чем он. Встречный парень лет двадцати кивнул головой:»Вас, вроде бы, зовут». Милиционер всё же догнал Аким Никанорыча и сдвинув фуражку на затылок, спросил без предисловий:»Чегой-ты по городу раздетый шастаешь, Африку нашёл, что ли?»

— Извольте обратиться по форме, товарищ из тюремного подвала. При этом Аким Никанорыч икнкл, что сразу насторожило милиционера.

— Где пил?- стал наезжать он уже более уверенно, сообразив, что и ему может кое – что перепасть.

— Может дыхнуть тебе?!

А сам подумал: «И чего это я так часто имею дело с этими золотопогонниками? Может призвание во мне таким образом сигналы подаёт?» 

      Милиционер начал что-то говорить о нарушении общественного спокойствия, даже таким раздетым манером, вроде как искушение советских граждан, но Аким Никанорыч с тупым безразличным лицом вдруг облизнул верхнюю губу и предложил: «Я кушать хочу и поэтому оставьте трудового человека в покое. Я только улицу перешёл, ясно?» 

      Аким Никанорыч с видом младенческой невинности продолжал своё путешествие по незнакомому району. Он уже совсем было собирался спросить у какого-нибудь прохожего место своего нахождения и путь к центру, как вдруг увидел за мельтешащими шляпами с той стороны дороги магазинную вывеску «Коктейль – Вино – Пиво». Да, надпись была сделана в стиле немецкой старины и чем-то напоминала этикетку пришлёпнутою подпрыгнувшим подростком. Где-то Аким Никанорыч видел эту штуковину, где-то видел, как пить дать! Чёрт возьми, так оно и есть, тут же ему выпить давали лет семь назад! Вот ёлки, да тут же он гулял с ребятами после удачной поездки в Магадан – (  27 ), а чё это в Магадане – то делал? Да уж такое не забывается! Ездил в гости к тёще, злодейке первой гильдии, любительнице острых ощущений в припадке эпилепсии. Он тогда отделался легко: пробитой в двух местах башкой и вывихом голеностопного сустава. Могло быть хуже, как например, в первый год свадьбы, когда он ещё жил с женой у неё дома. Тогда на нём единственное живое место – как раз виновное в тёщиной атаке.

      Аким Никанорыч попытался не вспоминать тех минут и прибавил шагу к магазину, сам не зная за чем, но мысли навязчиво одолевали его.

      Тогда было воскресное январское утро – часов пять. Он лежал в аккуратной постели и обнимая жену уговаривал её поиграть в любовь. Она же мотивировала свой отрицательный ответ тем, что им нужно сначала встать на ноги, вырваться из плена её мамаши и только потом обзаводиться детьми. Аким Никанорыч не хотел её слушать и проронил даже что-то вроде: твоя мамаша не может решать такие личные дела, а дом мне скоро обещали дать. В половине шестого примерно, жена не вынесла его домогательств и отдалась на произвол судьбы. Аким Никанорыч уже приступил к своей затее, но как только жена подала невольный голос, дверь в их комнату настежь распахнулась и в неё ворвалось чудовище в халате и с ковшом в руке. Аким Никанорыч никак не ожидал такого появления и моментально полез под одеяло. Т1ща так же свирепо, как и вошла, вышвырнула из постели свою дочь и пошла изящно размахиваясь, полосовать брыкающегося под одеялом Загуляева.

      Лишь когда он затих она швырнула ковш на ковёр и подступила к дочери. Та оказалась смелее своего мужа, у неё хватило духа сказать: «Мама, ты чё, рехнулась, кто тебя просил-то?»

— Я вам дам … д-детей, тарапыги! Кому было сказано – никаких связей до осени! Настоящий муж прежде всего умеет сдерживаться , ясно, д-дура?! Тогда она отправила дочь к своей сестре за картошкой, а забытый и забитый Аким Никанорыч пролежал в постели весь день и ещё две недели. С тех пор он так ни разу и не подступился к жене, хотя и отмечал про себя, что каждый их вечер, если он приходил домой вовремя и не пьяный, жена сама иносказательно толкала его на подвиг, который чуть не обернулся для бедного однажды инвалидностью первой степени.

      Аким Никанорыч остановился как вкопанный как раз перед дверью в магазин буль –буль. Но он явно этого не замечал, вошёл и встал в угол к составленным ящикам.

— А откуда и от кого тогда мой сынок Загуляев? Вот те на! Сыну тринадцатый год, а я даже не подумал ни разу, когда это я его сочинил! И ведь надо же, от кого – кого, а от Женьки своей я такого не ожидал. А сам – то чист, как листочек кленовый и даже не целованный никем.

      Ну-ка, ну-ка! А почему это минтон меня не сграбастал, а? Значит она ещё не подала на розыск? Выходит её не интересует где я и что со мной?! Великолепно!!! Аким Никанорыч осмотрелся. Самый рядовой магазин, разве что погрязнее других, так это так и должно быть – народ-то тут почаще других мест бывает. Вот и сейчас золотая орда подваливает. Ну и рожи. Не дай бог, от кого-нибудь из таких ослов мой… ну, то есть её Загуляйчик. Она и сейчас, не исключено, с кем-нибудь резвится. Уф!!

      Загуляев поспешно оставил приют проспиртованных душ и двинул куда глаза глядят, а глаза его видели лишь одно – Женьку с одним из этих.

— А может она и истерики закатывает только для того, чтоб я смылся и не мешал ей?

      Аким Никанорыч чуть ли не рычал. Улицы проносились, как в кино: увидел одну, потом шестую, десятую и т. д. А что если…? – вдруг подумал он, когда заметил неподалёку милицейский «теремок». Он несомненно думал о юристке и участок-то был тот самый. Да вот с одежонкой трудности – надо было как-то выходить из положения. Тут он вспомнил об оставшихся деньгах после выпивки с заведующим. Мелочь, однако, давно гуляла пешком, вероятно под скамейкой, где он спал, а вот семь рублей были в целости и сохранности. Загуляев подмигнул проходившей рядом девчонке лет восемнадцати и прибавил: «Рискнём?!» Девчонка перепугалась и заметно прибавила шагу.

— Можно и пожрать, ёлки зелёные! – уже про себя прикинул Загуляев и отправился туда, где был рыбный день.

---

Часть вторая

Глава седьмая 

Елена Петровна   

В мире, где день за днём случаются пересуды и скандалы, парадоксы и необходимые, но редкие открытия, где каждый третий житель имеет порядочный уровень образования, а каждый четвёртый чхать на него хотел – в этом, столь многогранном мире, иметь независимость суждений – значит наполовину или даже до плеч являться самим собой. К великому несчастию многих, сей подлинный смысл забыт, а на его место пришёл другой, куда более современный: иметь шапку на голове, а не голову на плечах, иметь золотые перчатки на руках, вместо золотых рук и всё в таком перечислении.

      Вы не пытались, дорогой читатель, спрашивать продавцов: «Который час?» Это весьма забавный эксперимент – попробуйте. Что будет? Ничего особенного. Вас либо направят куда подальше, либо скажут такое, отчего вы зальётесь маковым цветом, если не истратили эту редкую способность наших дней где-нибудь в общественном месте. Да, вот кстати, про общественные места. Ну перечислять их, думаю, не надо – кино, театр, цирк и музеи – лучшая часть их, но есть и другая, отнюдь не вызывающая приятных воспоминаний. Базар!!! Отдавливают ноги, сбивают шапки, тащат в потоке, короче – это чистилище наших городов, если брать во внимание маленькую штуковину – иной раз это и чистилище карманов и своими и чужими руками и чистилище магазинов наседающим народом, и чистилище языковое, в том смысле, что иной раз так отчихвостят, что забудешь, зачем пришёл.

      Но наш герой в этот момент открывал двери столовой номер 13 и я считаю своим долгом вернуться к нему и посмотреть, что же он придумает тут.

      Загуляев привычным рывком распахнул старую, исписанную снаружи дверь и оказался, почему-то в темноте. Куда идти, он, как вы сами понимаете, не имел ни малейшего представления, вдобавок надо было иметь некоторую смелость, чтоб сделать хотя бы два шага. И он сделал. И в этот момент его поцеловала в лоб открывшаяся навстречу дверь. Искрам не было числа. 

— Кто тут? – донеслось до нокаутированного Аким Никанорыа, как из под земли.

— А! – только и сумел ответить бедняга, усиленно растирая образующуюся шишку, неопределённого размера.

      Когда Аким Никанорыч подошёл к затхлой раздаче, лоб его сильно распух и повариха всплеснула руками: «Это где ж вас так?!»

 Эти слова вывели Загуляева из равновесия.

— Ты, курва одношпиндельная, ещё и спрашиваешь? Почему света нет, в этой вашей, ну, этой…, ну там?! 

— Ах ты козёл безрогий! Явился сюда с голым пупом, да ещё голос повышает, Мы таких как ты, быстро – пшик и тама!

— Ага! Так это у вас, да? А люди должны себе мозги наружу выплёскивать, да? Ну-ка дай жратвы, курва! Потом поговорим на эту вольную тему.

— Гуляй-ка отсель, недоносок, позорит тут наше заведение. Голым пожаловал – видали!

      Выскочило три тётки. Одна с поварешкой, другие две с ножами. Видимо они не видели, и захотелось посмотреть. Разочарованно поджали губы. На лицах тут же написалось: «Нашла головастика – «кричит голый» — делать нечего!»

      Впору описать внутренние достоинства столовой, о коих, между прочим, не у всех складывалось мнение согласное с нашим. А мы считаем, что столовая была сделана со вкусом, чего никак не скажешь о блюдах с резиновыми котлетами, водянистой сметаной и прозрачным, как рассвет, чаем. Как-то раз  один чревоугодник возмутился и пригрозил ревизией. Что тут было! Толстая кудлатая повариха, с отвислым подбородком, синея прокричала: «Не нравится – нечего было пол топтать! Пусть тебе жена варит. А пугать нас нечего – пуганые! Но и мужичок оказался не простачком, ответил, как обрил. В общем, покушал он на славу, вопреки здравому смыслу. Тут и котлеты вышли мягкими и мясными, и компот без добавок и недостач, и суп наварной и жирный.

      А столовая была светлой. Стены разрисованы различными, возбуждающими аппетит, эскизами – там чашка с маслом, тут пирожное по 22-е, дальше торты и булочки. Даже подписи имелись. Одна из них клеилась над левой частью зала «Поел – уберись со стола», справа не менее оригинально «Хлеб и вода – Вся еда». Надо полагать и художникам приходить бывать в этом общепите по своим нуждам.

      Но вернёмся к Загуляеву. Он уже ел. Лицо его выражало муку, но он жевал со стоическим упорством. Недожовывая глотал, понимая в какое безнадёжное дело ударился. Шума не было – столовая пустовала. Повариха понаблюдала за посетителем и убедившись, что тот принял их дар, укатилась на кухню доедать отварной кусман говядины. Ей дела не было до всяких претензий и ревизий – подумаешь поругают, веса от этого не убавится. Поскорее выскочив за порог, Аким Никанорыч с неудовольствием ощупал впалый живот – поел, что и говорить…

      Теперь надо было достать где-то пиджак. Мысленно перебирая все возможности для этого, Загуляев остановился на одной, самой быстрой, но отнюдь не самой простой.

       Быстро перебирая ногами и стараясь не попадаться на глаза блюстителям порядка, наш герой заспешил через какие-то узкие грязные улочки в надежде на удачу. Глаза его утратили утренний туман ещё не прошедших сновидений сразу, как только он повстречал милиционера, но сейчас он снова застилал его голову, как дурман от водки, выпитой сегодня. Очень уж хитрой казалась ему его выдумка. Но что это за выдумка, мы опишем потом, дабы не загромождать наше повествование столь детальными штуками. Скажем только, что ровно через тридцать минут Аким Никанорыч вышел из магазина свадебных нарядов одетый до ниточки, к тому же с сияющим лицом. Теперь-то он мог идти хоть к самому министру лёгкой промышленности! Но вдруг он побежал, расталкивая прохожих и спотыкаясь о чьи-то ноги. За поворотом перевёл дыхание, поправил брюки и, заложив руки в карманы, медленно подошёл к автобусной остановке.

— Извините, вы не скажете по какому маршруту мне можно отсюда добраться до центрального горотдела? Обойдя со спины, обратился он к светловолосой женщине с букетом роз. Женщина как-то странно посмотрела и заметив наряд незнакомца, чуть помедлив, ответила слишком высоким голосом с мягкотцой «Это надо на 102 – Ом ехать». Потом снова окинула взглядом и спросила неуверенно: «А вы, случаем, не со свадьбы?» Загуляев слукавил: «А что, не похоже?»

 Да вроде что-то похожее есть… А я вот тут как раз еду родню мужа поздравить с сыном, кстати, тоже почти с вами в одно место, на Кировскую». Аким Никанорычу до ужаса вдруг захотелось сделать что-нибудь этакое – читатель уже достаточно знает об этой его неизлечимой болезни.

— А вы их в лицо-то знаете?

Встретив удивлённое лицо женщины, он как бы обобщая добавил: «Родня…»

— Знаете, а ведь вы в самую точку!  Даже фотографий не видела. Муж попросил поздравить, сам-то болеет, ну вот я и…

      Тут Аким Никанорыча осенило. Но он остановил себя. Главное не спешить – можно всё испортить, но и медлить нельзя – автобус вот – вот может появиться. А тогда крышка замыслу.

— Вы поди мать? Дети – то одни?

— А с кем же им быт то?! Говорю мужу – так нет «Долг вежливости!» — недовольно передразнила она своего супруга.

— Да… я б так не рискнул. Мало ли что?…

— У самой сердце болит. Одному три года, второму шесть, ну тот более менее покладистый.

      Аким Никанорыч сделал сострадательное лицо и молвил, как бы виновато: «Может я чем смогу помочь, раз такое дело? По пути». Женщина обрадовалась: «Ой, очень обяжете, если не торопитесь. Зайдите, я адрес дам. Сейчас достану книжечку. А сама подумала: «Женится человек – от радости ещё и не то сделал бы, понимаю. Сама такой была…»

      Через минуту подъехал автобус и Загуляев, попрощавшись, прижимая одной рукой розы к груди, вскочил в первую дверь, она тот час за ним закрылась и этим кончилась сцена.

      Дорога оказалась не так уж и длиной, во всяком случае, Загуляев предполагал куда более извилистый и трудный путь. Но автобус шёл ровно, свернул раза два направо, пересекая какие-то клумбовые переулки, тормознул раз десяток и на одиннадцатый Аким Никанорычу было выходить.

      Сначала ему показалось, что вышел он где-то в ещё более незнакомом месте, чем то, где сел. Высокие раскрашенные линиями и ромбами синего и коричневого цвета, дома высились среди шевелюры аккуратных, но бессистемно стоящих клёнов, как уши над гривой лошади. Чем-то они напоминали зубы. Не раз видя эту часть города с предфабричной горы, Загуляев мысленно дивился красоте и цельности этих современных построек, но вблизи они ему не понравились. Было в них что-то сухое и малообнадёживающее, как будто архитекторы хотели сказать своими работами: «Что поделаешь – дух времени…» Загуляев, задрав голову, почему-то взялся пересчитывать этажи ближайшего небоскрёба.  Это оказалось не так уж легко, прохожие толкались, хотя и не хотя этого; иные толкали так, что Аким Никанорыч сбивался со счёта, другие так, что он терял подсчитываемоё окно. Какая-то особа в очках не утерпела и руганула Загуляева совсем не городскими словами. Это вывело его из стоячки. Тогда он медленно направился вместе со всеми, как говорится, куда кривая выведет. А вывела она его к магазину «Колобок», красивому, старому, но здорово сохранившемуся зданию в три этажа.   Аким Никанорыч и тут закинул голову. Но тут же опустил её: на одном из балконов потягивался здоровенный мужик с подтяжками на голом теле, и сбоку от него, чуть ниже, мальчишка лет пяти – шести, просунув голову между двумя железными прутами – державками, один за другим опускал мыльные пузыри на головы проходящих внизу. Занятие подобного рода, по всей видимости, очень нравилось озорнику, судя по тому, как звонко он смеялся при всяком удачном попадании. Слава богу, не находилось никого, кто бы мог позволить себе поднять голову выше нормы, иные сами и поднимали, но ничего не видели, кроме кипящего содержания своей городской башки. Загуляев умышленно делал все эти ничего не значащие поступки. Вы думаете, он интересовался достопримечательностями своего родного города или любил подметить что-нибудь необычное в будничной сутолоке? К сожалению, это волновало его меньше всего, его вообще просто волновало. Не удивляйтесь, читатель, в нашей жизни бывают столь непредвиденные случаи, что снег горит, а огонь пенится, и в этом нет ничего сверхъестественного. Хотите примеры? Сколько угодно! Вы думаете пьяный, упавший в сугроб, мнит себя Нильсоном или Скоттом? А что же тогда значат его реплики  «Не мешайте загорать!», «Дайте согреться»? В общем, герой наш с затаённым волнением, всё более сбавляя шаг, приближался к красному дому без всяких надписей; уж он-то знал, что это за учреждение. Да и кто не знал? Опасливые взгляды стороной обходили до удивления чистую, обитую рейками дверь, а возле самого здания  было образовано некое неприкосновенное поле. По сторонам две доски. Одна «Лучшие люди ГОВД ЦР», вторая «Их разыскивает милиция». Фотографии и того и другого стенда нагло разглядывали друг друга, может быть, потому почти никогда не встречались оригиналы.  

      Возле одного стенда Загуляев задержался для того, чтоб в стекле увидеть свою фигуру. Быстро поправил галстук, сбил пальцем пылинку с плеча и набрав в лёгкие побольше воздуха открыл заветную дверь. Вот сейчас сердце его замерло, а потом вдруг оголтело подпрыгнуло к горлу, заставило глотать пустоту. Его удары были так сильны, что на миг Аким Никанорычу показалось, будто пиджак подпрыгивает на груди.   

      «Что ж это такое, друг мой ластиковый? Дрожишь… И мысли собрать не можешь. Эх ты, сын Вани Потоцкого! Перед директором – само бесстрашие, перед любым замом, главком, даже перед самим министром – беззаботность, а тут скис. Чего ж это ты меня подводишь-то, товарищ Горбацуца?» — мысленно отчитывал себя Загуляев, шагая по длинному светлому коридору, слушая скрипучие половицы и стараясь этим отвлечься. Однако решимости и непринуждённости от таких монологов не прибавилось. Сидящие то тут, то там ожидающие, понимающе поглядывали на красавца мужчину. Кто знает, что у него? Может, тёща драку учинила и дочь увела. А может…, да всё может, сейчас ведь чуть что личное – сразу в милицию, опасаются последствий. 

      Тут Загуляев увидел нужную ему дверь, расправил розовый букет, на который все сочувственно поглядывали и решительно дёрнул на себя дверь. Та осталась в прежнем положении. Лишь после третьей попытки он понял, что нужно всего–навсего толкнуть её.

      Первое, что бросилось в глаза нашему герою, когда он вошёл – была чья-то неуловимо гибкая талия, обтянутая формой зеленовато – серого цвета. Он поднял глаза, но оживления в них не прибавилось. Перед ним с графином в одной руке и стаканом в другом, стояла совсем незнакомая особа очень молодых лет. Серьёзные накрашенные глаза негодующе окидывали взглядом гостя, возникшего вдруг через минуту после того, как она объявила сидящим, что в этот кабинет сегодня приёма не будет.

— Вам чего, гражданин?

      Лицо Аким Никанорыча быстро менялось прямо на глазах, он уже успел оглядеть комнату и понять, что того, что ему требуется, здесь нет. Он конечно же узнал и стол и стул, и злополучный «вентилятор», но что-то было не так как раньше, неуловимым действием это «что-то» сразу ободрило и в то же время насторожило оптимиста, теперь он знал как себя вести и не боялся нагловато поглядывать по сторонам.

— Вам чего, я же сказала – приёма не будет – повторила девушка, надеясь, что разговор не затянется и на минуту.

      Но Загуляев и не думал сматывать удочки. Он глубоко вздохнул для видимости – и сел прямо в кресло без всяких слов и движений рук.

      Девушка растерялась.

— Может вы глухой и немой? – девушка на всякий случай скрестила руки, давая этим понять, что и в таком случае ему следует убираться.

      Загуляев исподлобья посмотрел на чёрную, как смоль, девушку, лишь сейчас он приметил, что она была нерусской.

— Вы давно ли тут? – деловито спросил он и интуитивно полез в карман, как будто там могло быть нечто большее этикетки от костюма. Вместо ответа девушка стала распыляться, поглядывая, однако, на руку Загуляева, шебуршащуюся в кармане. «Вы что так хозяйничаете – у себя что ли? Тут, если хотите знать, не забегаловка, гражданин».

— Я понимаю, понимаю. Но, видите ли, врачи запретили мне… э…, как бы это вам лучше-то объяснить… ну, нервничать. Ломаю столы, выношу двери, рву документы – их справки больше двух дней не держу.

      Глаза девушки приняли совсем иное выражение. Спокойствие Загуляева и эти слова, как нельзя, кстати, совпадали и ей, честно говоря, было немного не по себе.

— Так а я то тут при чём?

— Вы не при чём. Тут ведь и кроме вас работают люди. Например, вот Рита. Я собственно её и хотел встретить. А зовут-то вас как?

      Девушка думала, опуская графин на подоконник «Может мужчин позвать сподручнее. А то, чего доброго, он тут покажет пару своих фокусов с выношением и выбиванием… Может, с психушки сбежал? Да вроде по одежде не похоже на оттудошнего человека».  Ответила ж более примирительно: «Моё имя Елена Петровна. Ну а Рита… она у нас больше не работает, гражданин, и я даже не знаю где она сейчас, она не докладывала. А вам бы я посоветовала в справочное сходить – там люди за это деньги получают и у них там можно всё, что угодно делать, но не у нас».

— Что ж, сделаем, вот только стоила бы игра свеч, а то снова упекут.

— Да-да. То есть я хотела сказать- да, не стоит, лучше спортиком заняться.

— Вы правы, гражданочка, спорт – вещь бесценная в жизни. Важно знать, как и что. Вот в метании главное знать, как и в кого, а в боксе – куда и за что. Ну а теперь прощевайте, Елена Петровна, – закрывая дверь, с сожалением добавил: «Я б на вашем месте в торговлю пошёл, веса вам не хватает и хитрости».

      Теперь Аким Никанорычу стало грустно и его больше не тянуло на приключения, он заложил руку в карманы и, пнув дверь, вышел вон. Вышел, да тут же его и назад завели. Два милиционера – один сухой и тонкий с рыжими усами, другой высокий с повязкой «патруль», чудом избежали удара с силой распахнувшейся двери. Загуляев не сопротивлялся, он прикидывал, как ему быть дальше. «Может на 15 суток залететь? А впрочем, разница не так уж и велика» — заключил бедняга и отдался на произвол судьбы. Когда его посадили на скрипучую табуретку напротив пожилого майора, он подумал «Начал за здравие – кончил за всё хорошее!»

Глава 8

Окно в клеточку

      Как уже известно читателю – герой наш влип по глупости в «нехороший разговор». На допросе он, желая усугубить свою вину, действительно показал фокус – разбил об каменный пол чернильницу. Решив, что попавшийся – злостный хулиган, милиционеры побыстрому оформили дело и пригласили его в широкую дверь, чтобы не тратить время на всякие  «ты мне – я про тебя». Но тут случилось такое, что наш бедняга надолго прикусил язык и поднял воротник.

            Он сидел в карцере один. Решётка – дверь отделяла его от дежурной комнаты, где весело о чём-то переговаривались молодые ребята – блюстители. Не прошло и пяти минут Загуляевского новоселья, как он вдруг услышал в дежурной знакомый женский голос. Он надвинул шляпу на глаза, но сам прислушался, ещё не совсем веря своим ушам.

      «Ребята, вы не знаете где сейчас Степан Макарыч? Позарез нужен!» 

      Мужской голос с примесью улыбки спросил: «А ты, Рит, сейчас где? Давно тебя не видать что-то, может того, жениха где нашла? Так это не по честному. Мы то чем хуже, а?»

— Да иди ты, Голованов со своими женихами! На участок я перешла, седьмой подгрупповой знаете?»

Кто-то присвистнул.

— Детишек к порядку призываешь?

— Была б моя воля – таких как ты призывала б, не очень-то далёк от них.

— Да я сам – чистой воды порядок! – усмехнулся Голованов, но больше не лез со своими темами, обломила.

      Загуляев больше не сомневался. Она! Сразу чувствуется её система «от ворот – поворот». Сердце нашего героя мучительно трепетало сразу от нескольких чувств. Во -первых, оно ныло за свою неудачную неволю, во – вторых, от ожидания ещё худшего часа, а в – третьих, оно просто стыдилось: вдруг поинтересуется – о, старый знакомый, тогда всё, конец репутации. А если ещё и эта Елена Петровна нерусская сообщит – вот мол, искал, а теперь у нас кукует, сходи, скажет ей, посмотри.

      Как раз в этот момент Рита, чуть понизив голос, и вероятно, посмотрев на приют Загуляева, спросила: «А у вас-то как дела?»

— Нескончаемым потоком, Ритуля, как было до тебя, при тебе и во все времена. Загуляев понял о ком речь и ещё больше сжался, обхватив колени руками и пряча в них вспыхнувшее лицо. Он и не представлял никогда, что будет вот так по — детски теряться и краснеть в милиции. Ведь что было раньше? Сядет, бывало, вытянет ноги, возьмётся правой рукой за железный прут и начнёт дискуссии с дежурными разводить: «А вот, знаете ли вы, уполномоченный товарищ гражданин, почему люди водку глушат? Молчите? Ну так я вам это въясню очень доходчиво и денег просить не стану…». Ну это в минуты душевного равновесия, а то случалось, что и стихи читал. Один раз даже этим свободу себе заработал. Он тогда за драку с начальником укомплектовочного цеха сидел. Правду искал. Начальник, видите ли, совершенно новую бумагу во вторсырьё зятю сдавал, помогая тому с процентами, а Загуляев, как назло, узнал шофёра и попросил подбросить, а по пути и выяснил. А заработал Загуляев свободу поэмой «Мцыри» — всю без запинки. Да и запнись, попробуй, когда раз 15 набирал от начала и до конца! Прочитал он её театрально, можно сказать талантливо. Да ему это, вероятно, не помогло б, не окажись тогда в дежурке самого Степана Макарыча Бусыгина – здешнего верхового. Они с усатым сержантом тогда просто из интереса не стали его пресекать, решили наверно про себя – пусть чуток обломит голос на Лермонтове. Слушали сперва с ухмылками и перешептываниями, а уж как захватило – забыли, кто читает и где. Он тогда хорошо запомнил широкие горящие глаза сержанта и потупленный взгляд начальника. Что их дёрнуло, Загуляев не знал, но свободе обрадовался. Дома сразу по первости напился, а потом пол – ночи хвалился жене, которая чуть не выставила его за дверь.       

12.10.1988г.

      Внезапный смех насторожил Аким Никанорыча. Смеялся кто-то другой, только что подошедший. Однако поднять глаза он побоялся, не делал ни единого движения, опасаясь привлечь его внимание. Ему оставалось только прислушиваться. Смех становился не единичным – травили анекдоты, но каким-то внутренним чутьём наш герой понял, что в эти минуты юристки среди весельчаков нету – ушла неслышно, не прощаясь. Загуляев несколько секунд не решался посмотреть на проход, а когда поднял грустные глаза, уже не опустил их. Её там действительно не было. Но грудь сдавило сильнее, чем прежде, да, не было и может статься, вообще не будет – ни в памяти, ни в чувствах, ни в помыслах. Ушла и концы в воду. Хоть плачь!

Глава 9

Некороткий разговор

К вечеру ходьба по коридору мало – помалу стихла, шумы за стеной смолкли, а в дежурке появился Голованов. После того, как он дал Загуляеву холодного супу и чёрного хлеба, ему показалось, что он заслужил пару ласковых слов, и он в ожидании их так и юлозил на глазах. Молодой, как клейкий лист, он, однако ж не имел такого подхода к пятнадцатисуточникам, как к девкам, но это его нисколько не расстраивало. Попытавшись порасспрашивать бедолагу и получив в ответ расплывчатые «Но», «Да что-то вроде этого», «Почти так», Голованов уселся на чёрное кресло в углу дежурки, поставил ближе настольную лампу и, сделав сосредоточенный вид, принялся что-то  то ли писать, то ли чертить.

      Загуляев попросился по нужде. Возвращаясь, специально прошёл мимо стола и успел заметить лист бумаги, испещрённый столбиками слов – стихами.

— Стихуете? А о чём, если не секрет? Голованов запер решётку, подошёл к креслу, но видно отказаться от такого момента не мог, отчасти даже ждал его.

— А вот слушай и помозгуй – сам пишу. Кашлянул, взял лист в одну руку – примерился, взял в другую и чужим голосом пробасил:

Если буду жить в погонах

Значит, буду честно жить

И во всяких анекдотах

Буду правду находить.

Уж заря моя, дай солнца!

Дай простор, крыло и хвост,

А иначе мне придётся

Жить под крышей старых гнёзд.

Голованов читал минуты две и совсем не замечал ухмылку на лице Загуляева – он был в упоении от своих виршей. Когда кончил, аккуратно сложил лист вдвойне и положил в карман. Наконец повернул вихрастую голову: «Ну, какова гражданская поэзия?1» — спросил с долей торжества.

— Я человек маленький, но могу сказать одно точно: бред это какой-то. Грязь и пустота – это.                                                                                                                                

15.10.1988г.

— Ну, это ты лиха хватил явно. Грязь! Сам ты грязь – посмотри на себя, ты ж алкаш, хулиган и ворюга, а зато о стихах суждения свои выносишь. Да много ли ты в них понимаешь.

      Загуляев досадно подумал о том, что этот тип не слышал его чтений, а потом вдруг встал, ещё раз что-то прикинул в уме и спокойным ровным голосом удивительной чистоты начал:

«Выхожу один я на дорогу,

Сквозь туман кремнистый путь блестит.

Ночь тиха. Пустыня внемлет Богу

                        И звезда с звездою говорит…!»

      Голованов, не ожидавший такого оборота, сначала посмотрел на чтеца в клетке из под бровей, потом незаметно убрал свой лист в карман и перестав слушать стал мысленно говорить разоблачительную речь. Когда Аким Никанорыч с торжеством в голосе кончил, он нагловато бросил фуражку на стул, потом, подумав, переложил её на стол, сел и вдруг залился злостным смехом.

      «В небесах торжественно и чудно! – ха – ха, да ты спятил братец. Чудеса нашёл!

 Это ж затасканные фразы, ничего нового и выразительного. Вот если б, скажем, было так: «Небеса зияли фиолетом» — то ещё сошло б, а это чепуха. Да и о какой любви может идти речь, когда бедного автора тянет в сон под дубок! Любви, братец, горячие и бессонные требуются, а не очкарики, хотящие всё забрать и закимарить. Тут у тебя что-то нелады. Хотя в гладкости тебе, пожалуй, трудно отказать, так же как и в строках «я ищу свободы и покоя», но вот в самой свободе я удовлетворить тебя воздержусь». Здесь Голованов самодовольно хмыкнул, чувствуя, как от гордости за себя у него шевелятся ноздри. Подумал: «Здорово я его! Пожалуй, ещё и обидится. Да мне-то что – сам виноват, ведь не просили ж его соваться со своими стихами». А Загуляев уже улыбался, он понял, в какой колее и каким-то чудом удерживал себя, чтоб не осрамить заносчивого поэта в милицейских погонах. Разговор закончился, и не прошло и десяти минут как из-за решётки послышалось тихое посвистывание спящего хулигана. 

      Ровно через два часа в коридоре послышались грозные тяжёлые шаги, которые неумолимо приближались к дежурке. Голованов проснулся первым, наспех поправил волосы, протёр глаза и застегнул верхнюю пуговицу – он, работающий в горотделе  два год с лихом, не мог ошибиться – надвигался «большой палец», как в шутку милиционеры  между собой называли Степана Макаровича Бусыгина. Весь день он где-то пропадал по делам и вот на ночь глядя решил навестить своё заведение.

      Бусыгин вошёл шумно и сразу с порога проницательным взглядом измерил четыре с половиной квадратных метра. Дело ясно.

— Ну, здорово, Голованов, дежуришь, говоришь?

— Дежурю, Степан Макарыч, что ж мне ещё делать – не с девками ж гулять. 

— Сегодня ты, Голованов, по моему недоспал – речи говоришь удивительные, не соответствующие твоему характеру. 

      Голованов, испугавшись, что эти слова слышит Загуляев и ещё не дай бог отнесёт их на счёт стихов, поспешил заверить: «Напротив Степан Макарыч, самое то, что по мне. Скучно тут одному, вот и приходится этакими мыслями себя развинчивать.

— Врёшь же ты – басом, разбавленным смешком, сказал Бусыгин, но продолжать не стал. 

      Говорил он, тяготея к краткости, при этом произносил букву «г» мягко, почти как «х», что наводило на мысль о его украинском происхождении. Был он высок, сутуловат и широк. Плечи малость косились, отчего вся его фигура несколько кособочилась влево. Каштановые редкие волосы были аккуратно зачёсаны взад и до половины накрыты вздыбленной, как у молодого, фуражкой. Над левой густой бровью красовался небрежный зигзагообразный шрам, зато зеленоватые глаза светились добротой и весёлыми искорками, губы отчётливо выпячивались над бугристым подбородком, за который он время от времени брался левой рукой.

      Загуляев открыл глаза в тот момент, когда этого не надо было делать. Бусыгин заметил «гостя» кимарившего на широкой скамье и развеселился.

— О! Да у нас сегодня квартирант есть! Ну-ка, ну-ка, покажись. Чего стесняешься, попался – так будь мужиком.

      Загуляев пересилил внутренний барьер и поднялся, заложил руки в карманы и посмотрел исподлобья, мысленно проклиная сегодняшний злополучный денёк. Бусыгин всплеснул руками: «Вот те на! Голованов, ты только посмотри кого нам принесла нелёгкая!… – Загуляев Аким Никанорыч, собственной персоной. Аким Никанорычу ничего не оставалось кроме как невыразительно развести руками и сцепить их замком ниже пояса.

— Весёлая будет ночка, однако, — то ли обрадовано, то ли грустно сказал Бусыгин и сел на стол как раз на фуражку Голованова, но к счастью ни он, ни кто другой этого не заметил.

— Ты его кормил? – слегка повернул голову в сторону недоумевающего Голованова начальник,  а то он чего-то неразговорчивый сегодня, невесёлый

      Утвердительный ответ заставил Бусыгина несколько призадуматься.

— За что к нам?

— Хулиганил говорят. 

— Конкретней!

— Ну я не ясновидящий, Степан Макарыч, мне передали – что-то разбил у нас и хотел вроде бы дверь с петель снять.

      Бусыгин ухнул, полез в карман и через минуту выпускал огромный клуб дыма. Внезапно он положил свою огромную ладонь на стол и как бы советуя попросил Голованова уйти.

— Я ж дежурю, товарищ капитан!

— Иди – иди. Посмотри телевизор у меня в кабинете, чаю попей, а там, если я не приду, можешь и поспать, понял? Ну так давай.

      Когда Голованов ошарашенный и решивший, что всё это не к добру вышел вон, Бусыгин поудобней уселся в кресле и покрепче затянувшись спросил в упор глядя на Загуляева: «В чём дело Аким? Выпил что ли? А наша шарашка – то тут при чём – буянил бы себе дома, ну отвечай, не гляди совой.

— Эх, Макарыч, соображаешь, что говоришь, мы б тогда с тобой не встретились. Я бы торчал сейчас не тут, а куда в более изощрённом заведении. Пить – я не пил, ну а буянил…, так это может ради того, чтоб с тобой повидаться. Чё, не веришь? Ну сам подумай, с чего бы я стал чернильницу об пол?

— Ну допустим, а двери?

— Никаких дверей я не снимал, это ж Милиция! Плюнешь в угол – так скажут, что напился, облевался да  ещё и драться полез, я ж вас до ниточки изучил. 

— Не преувеличивай, Аким, расскажи-ка лучше, чего это ты такой невзрачный, будто тучу к нам засадили, а не первого пройдоху и весельчака здешних мест. Я тебя прямо не узнаю, ты такой непривычный в своём новом амплуа. Ну, выкладывай.

      Загуляев, конечно, не мог знать, что сидящий перед ним человек давно взял себе за образец вечную загуляевскую жизнерадостность и старается на всё смотреть, так же как и он сам,  через оптимистические очки. Он ещё в самый первый день их встречи понял, как это здорово – быть вот таким. И при каждом новом свидании Бусыгин всё более убеждался, как силён в человеке оптимизм, как важно обладать им. Не мог он знать и того, что сейчас Бусыгин несколько растерялся, присел, так сказать, под грузом внезапного поворота в настроении человека, с которого он, не отдавая самому себе отчёта, интуитивно, но с каждым разом всё более осмысляя эту интуитивность, брал пример.

      Между ними никогда не было особенно дружеских и откровенных отношений, они, можно сказать, стояли по разные стороны баррикад, но одному хотелось поделиться с кем-то своими бедами, другой хотел видеть жизнь лучше, чем она есть и здесь их пути сомкнулись.

      В конце – концов, чем был плох этот громадина – капитан, любящий слушать таких острословов, как Загуляев, у него и глаза глубокие вон какие. В общем, наш герой не утерпел и слово за словом поведал милиционеру свою последнюю затянувшуюся историю.                                                                                                           

— Знаешь что, дружище, выходи-ка ко мне сюда, мы это дело с тобой обговорим – прервал на минуту рассказ Загуляева капитан и, пошарив в столе, вытащил откуда-то из угла ржавые звенящие ключи. Отпирая замок, пробубнил: «Сколько им говорить можно – не оставлять ключи в этом столе. Недотёпы», хотя эта присказка нисколько не повлияла на настроение Бусыгина.

      Раздобыв где-то табуретку, капитан прислонил её к давно не крашенной и потому частично облезшей зелёной стене, сел поудобнее и облокотился на стол. Уже сидящий в кресле Загуляев понял это как сигнал к продолжению.

      «Ну, значит так, на чём я остановился? Ах да – на тех ворах. Описать их не сложно – рожи приметные…» Так, медленно, как говорится, с чувством, с толком, с расстановкой наш герой поведал милиционеру всю свою историю, утаив только самые интимные подробности. В четыре часа ночи они сидели в кабинете у начальника, выпроводив оттуда заспанного и обескураженного Голованова. На столе стояла бутылка белой, лежали нож, куски хлеба и раскрытая консервная банка, стакан был один на двоих.

— Вот ты, говоришь, Акимка, что бросил пить, а сам-то вон как хлещешь, усмехался Бусыгин, вытирая рот тыльной стороной ладони.

— Ну ты сейчас, Макарыч наговоришь! Сам предложил ведь, а я отказываюсь только от кислого супа и то два раза в восемьдесят лет. Какая, чёрт, разница между рыбой и сухарём?! Главноё, чтоб на зубах было что-то, а из питья – так это вовсе – пей, не робей. Ведь учёные что говорят, а? 

      Бусыгин пожал плечами.

— А говорят они, что и ты и я и любая семья на 90% из воды состоим!

— Ну не из водки же, — попытался противиться уже успевший удариться в хмель Бусыгин. Аким Никанорыч медленно покачал пальцем перед лицом и хрустнул корочкой хлеба.

      «Это как поглядеть, Макрыч! Почему всяких там животных проспиртовывают? То-то! Чтоб дольше сохранялись. Ну а чем человек лучше?

      Так они, увлекшись, проговорили с полчаса меняя тему за темой и то и дело приходя к фантастическим выводам. Наконец добрались до действительного положения вещей. Бусыгин сощурил левый глаз, чёрт знает по какой причине, и спросил ненароком: «Акимка, что-то ты темнишь с этими 15-ю сутками. Ну, скажи честно, что на тебя нашло? Загуляев пододвинулся к Бусыгину, обнял того за шею и почти в ухо сказал: «Обрили меня, Стёпа, пришёл я сюды, чтоб вашу эту… Риту повидать, а её нема! Ну а в каком я положении, тебе повторять, надеюсь не надо. Что-то такое к горлу подошло, Загуляев скомкал в кулак свободный руки пиджак на груди, ну и понеслось. Пинанул вашу дверь, а с другой стороны парочка тут как тут. Я и махнул на всё рукой, что тут, что там – один хрен.  

Бусыгин сперва удивлённо приподнимал брови, а затем дотумкавшись, проговорил: «Слушай, бедолага, дак эта мадонна, как мне передали, была сегодня здесь, меня что-ли искала – как же ты её не встретил?»

Загуляев грустно засмеялся: «Как же, встретил, забился в угол и сидел как кролик с обрезанными ушами. Хорошо ещё не захотела полюбоваться на жертву вашей мафии».

— Ладно ты, — протянул в ответ Бусыгин – мафию нашёл! Потом сменил тон: «Значит не вовремя ты угодил, да? Ну тогда я тебя выпущу, хочешь? Кстати, что у тебя с работой?» 

Загуляев, вздохнув, бесчувственно ответил: «Отпуск».

      Бусыгон вскочил, сияя ярче лампы дневного света. Подхвати за плечи мученика и поставив его на ноги, он уже почти трезвым голосом воскликнул: «Молодчина! Мы с тобой ещё наделаем иллюминацию! У меня план, обалдеешь!» Более менее успокоившись сел и стукнул кулаком так, что водка в бутылке заходила омывая стекло. Загуляев настороженно стал слушать. «Значит так, Ритка ко мне ещё явится, ей это позарез нужно, догадываюсь, ну а с тебя…. В общем, дам я тебе возможность не быть дураком, можешь на меня, Акимка, положиться как на себя. Хочешь, я ей наговорю такого про тебя!»

      — Не, Стёпа, вот этого не надо, хорошо? Бабы не глупее нас с тобой, у них бы такая хитрость вышла, а у нас с тобой, у мужиков, бошки осиновые, мозги резиновые. Бусыгин обиделся.

      — Ты чё, мне что — ли не доверяешь? Я этому делу, можно сказать, пол – жизни учусь. Это ты для баб может и не авторитет, а на меня они смотрят открыв рты. Ну, если ты так хочешь, то я устрою эту сцену по другому. В ответственный момент ты войдёшь и скажешь, например, что преступника задержал и обезвредил, а я тут представлю тебя как лучшего дружинника , скажу, что ты один разгоняешь целые ватаги хулиганов? 

      Загуляев задумался и опустил глаза, подняв, слабо сказал: «Это как-то не по честному, … не так бы …»

      Бусыгин, осмелел, почуяв замешательство Акима. «Да ладно, ты, стесняется, ты же не побоялся в склад тогда влезть, не зная, один там орудует или банда!»

      Загуляев пытался оправдываться: «Ну так там я руководствовался не самыми благородными побуждениями». Бусыгин, однако, был настойчив: «Да кто знает и узнае ли вообще, что это были за побуждения! Главное – геройские действия! Понял теперь? Загуляв промолчал, понимая, что перебороть такой случай у него не хватит идиотизма.

      Бусыгин вновь принялся развивать свои соображения. «Кстати, наверное, завтра явятся эти два твои супчика сюда, ведь кража не может оставаться вне соприкосновения  с нашим красным домом, как ты считаешь? Ты же сам говорил мне, что они всё собираются на тебя свалить. Ну вот что. Они приходят, ты их подкарауливаешь и когда они будут заходить ко мне, впихнёшь их сзади и быстро доложишь мне, что и как было. Я не дам им слова вякнуть, главное, инициативу прояви в первые секунды. Создай ощущение того, что это ты их привёл. Ну а я сделаю всё от меня зависящее, чтобы при этом присутствовала твоя мадонна, согласен?… Да что с тобой!? Всё ведь чисто! Короче всё! Решили».

      Так они проболтали до шести утра, успев мимоходом решить и проблему законной жены, которая теперь сказывалась лишним элементом в их логичной цепи. Когда было уже светло, Загуляев неожиданно для самого себя заснул прямо в кресле. Заметив это, капитан усмехнулся, перетащил его в свою «вторую» комнату и уложил там на диванчик. Убрал всё, что могло свидетельствовать о ночной беседе в шкаф, пошёл умылся, причесался и найдя фуражку под столом, вышел, чувствуя как улетучивается последняя хмель. Надо было устроить исчезновение пятнадцатисуточника. Ведь Голованов наверняка поинтересуется по этому поводу, да ещё не дай бог возмутится.

Глава 10  

Отпетый шанс

День приближался к середине. Девушка в милицейской форме на не очень высоких каблуках быстро шагала по шумной городской улице по направлению к милицейскому участку.  В руках она держала что-то похожее на папку. Шагала привычным темпом, время от времени поправляя и без того великолепно сидящую пилотку. Кто-то спросил у неё время и она не останавливаясь ответила, — что говорит только об одном – девушка шагала, как это называется, в ногу со временем. Два каких-то неуклюжих парня внимательно оглядели её, когда она повернула на финишную прямую. Однако это нисколько не повлияло ни на её походку, ни на поправки пилотки, чувствовалось, что дама с таким характером мало заботится о внимании к себе посторонних лиц и в тоже время на всякий случай делает себя достойной его.

      Пройдя по скрипучему сухому коридору, она привычным движением толкнула дверь начальника, мысленно представляя его потяжелевший взгляд. Из практики своей работы она хорошо знала, что у Бусыгина Степана Макарыча или как называли его ребята «большого пальца», с женщинами отношения не самые лучшие.

      Однако она ошибалась. Бусыгин привстал со стула, увидев гостью и как-то виновато улыбнулся: «Здоровеньки буллы, Маргарита Васильевна, проходите, садитесь».

      — Спасибо Степан Макарыч, я вообще-то по делам к вам. Мне нужно кое-что у вас забрать, ну и вообще… по мелочам.

       Бусыгин наконец вышел из минутного смятения, которое, конечно же, не осталось не замеченным и несколько озадачило девушку..

      — Знаете что, Маргарита, вы бы сначала рассказали мне о своей новой работе, какие там люди, начальство. Может там чему стоит у них поучиться, а то я у вас в глазах читаю недовольство здешней жизнью и порядками.

      — Что вы, что вы! Всё также, только добираться до работы туда мне проще.

      А! – протянул Бусыгин, как бы удовлетворяясь ответом и тут же, словно случайно, спросил: «Так а вы где живёте, вот уж моя начальская нерасторопность, даже адресов сотрудников и то не у всех знаю!»

       Девушка улыбнулась: «Да вы должны знать – на проспекте Маркса, пятый дом. Вы же, Степан Макарыч, как-то раз звонили мне!»

      — Может быть, может быть… — как бы в раздумьи произнёс Бусыгин.

Девушка напомнила: «Двадцать два, семьсот сорок, четырнадцать».

      А в это время за дверями, в кепчике с длинным козырьком, шагал Загуляев, отсчитывая секунды и минуты. Он мало верил в то, что сейчас,  как специально, должны появиться Рыжеус и Жорик. Ведь существует же там какая-то теория вероятности, где несомненно значится: двух зайцев одним выстрелом не уложить. Дураку ясно. Ну а сколько Бусыгин сможет её там продержать самое большее? Не больше двух часов. Подумав об этом, он круто повернулся на каблуке и замер: отворилась дверь и в неё один за другим зашли до тошноты знакомые личности.

      В один момент Загуляев взвесил ситуацию и как будто так и надо открыл противоположную дверь. Ошалело уставился на вопросительные глаза уже знакомой ему Елены Петровны.

      — Опять … вы? – с нескрываемым неудовольствием спросила девушка, сразу не сообразившая откуда этот тип мог возникнуть. Аким Никанорыч искусственно улыбнулся и сказал первое пришедшее ему в голову: «Хорошая погода, Елена Петровна, да!»

      В ту же секунду, не желая упусти пришедших воров, Загуляев вышел вон. Перед ним стояли две спины так хорошо знакомые. Рука одного вора чесала затылок под кепкой. Другой почёсывал ногу сзади. «Рановато!» — с досадой подумал Загуляев, но отступать было поздно. Рыжеус, стоявший слева, обернулся на раскрывшуюся сзади дверь. Загуляев сразу же дёрнул вниз козырёк и деловито пошёл к двери.

      — Эй, гражданин, вы не подскажете к кому обратиться… — полез к нему нагловатый парень. Загуляев, полуобернувшись, но не поднимая головы указал на дверь начальника. Жорик подхватил начинание друга и подошёл вплотную: «Закурить не будет?» Аким Никанорыч едва не поднял лицо и в ту же секунду Жорик его узнал и схватил за шиворот. Но на этот раз Загуляев был настроен более воинственно и не думая подавать голос он что было сил пнул здоровяка по коленке. Жорик взвыл на весь коридор и присел. Рыжеус сначала не сообразивший в чём дело, теперь тоже узнал долгожданного. Отчасти по этому коронному пинку, жертвой которого он когда-то был сам. Он тут же заломил руки дрыгающемуся буяну и попытался втолкнуть того в дверь начальника, однако Загуляев изловчился и оправдал предчувствия Рыжеуса – как следует подпрыгнул тому на ноги. Схватка длилась минуты две и, наконец, три растрёпанных, сверкающих глазами и кричащих наперебой человека, ввалились в кабинет Бусыгина. Теперь таких людей стало четыре, прибавился Степан Макарыч.

      Девушка наблюдала за всем этим с нескрываемым ужасом. Ей было невдомёк, кто же кого поймал, а кричали об этом все и все были на одно лицо – вылитые злодеи.

      Через минуты три наступила тишина, стоившая Бусыгину трёх пуговиц и клочка волос.

      — Так значит вы утверждаете, что привели ко мне воров склада? – громоподобным голосом спросил Бусыгин, уперевши руки в боки. Одновременно послышалось два: «Нет, вора, товарищ капитан» и «Да, двух конченых воряг». Загуляев начинал сердиться и, к счастью, за стоящим Бусыгиным не виде лицо Риты, а потому забыл о ней, весь отдавшись напряжённости момента.

      — Что же они украли? – продолжал свой односторонний допрос Бусыгин.

«Он украл фототоваров кучу, охотничьих принадлежностей тоже, так же и … и вёдрва!»

      «Они утащили всё, что сейчас перечислили, кроме вёдер, это я точно заметил!» Бусыгин подошёл к столу, где-то под крышкой надавил кнопку и пришедшим сержантам велел «увести арестованных». Девушка, честно говоря, не ожидала, что уведут именно их, они такие рослые, крепкие, что невольно приходило сомнение в возможности противостоять им этого маленького, вихрастого мужичка, разве же смог бы он привести их сюда. Но она не отказывала себе в некоторой симпатии к этому одиночке – смельчаку, роющемуся сейчас у себя в карманах. Достал забавный кепчик и не стесняясь напялил, чтоб тут же опять приветствуя её коротким «Здрасьте!»

«Что-то есть в нём знакомое, но что? Эта бесцеремонность, а может весёлые глаза, ещё затуманенные недавней жаждой схватки? Долго думать ей не дал Бусыгин, он весело рассмеялся и сказал что-то шутливое про свои пуговки, разбросанные по полу. Собирая их он говорил, что данный смельчак его давнишний друг, часто дружинящий в одиночку, дескать испытывающий свои физические возможности.

      Загуляев сел на первый попавшийся стул и, не зная, что предпринять, стал смотреть в окно на густые широколиственные тополя, скользящие тонкими ветками по стеклу. «Молодые ещё, подумал Загуляев, стараясь успокоиться, но в тоже время понимая, что в таком состоянии он меньше уязвим и как говориться, почти в форме. Бусыгин в этот момент извинился и пошёл чёрт знает куда, поставя этим самым девушку в неудобное положение. Она ведь не для посиделок сюда шла!

      Загуляев догадался, что она его не узнала и теперь прикидывал, что могло быть тому причиной, ведь разрыв между прошлой их встречей и нынешней был не более месяца. «Плохая память на лица» — только и смог заключить наш герой. Но как же тогда объяснить её работу с людьми?» — тут же противоречил он сам себе, не замечая, что молчание становится тягостным. Вдруг до него донеслись звуки, но не успев подключиться к ним, он понял только последнее слово «…спорта…». Загуляев быстро взглянул в лицо Риты и сообразил, что нужно немедленно что-то отвечать не переспрашивая.

      — Да, спорт хорошее дело, — ответил Загуляев внимательно следя угадал ли он ответ. Оказалось, что мимо. Девушка простодушно засмеялась. «Вы ещё и скромняга ко всему! Ну всё-таки, какой вы предпочитаете вид спорта?»

      Загуляев чуть не покраснел.

      — Простите, уж. Это я так, общими фразами хотел сказать, что любой вид спорта хорош, а особенно бег, тьфу, то есть, хотел сказать бокс. Девушка продолжала улыбаться.

      — Вы часто так…, ну, с хулиганами?

Загуляев уже опомнившись пошёл напрополую: «Да, знаете, иной раз и мне по шеям достаётся, но чаще я этих мальков прямо за шкирки и сюда. Они ведь только с виду все  такие грозные, а подковырни – готовы сами галопом сюда нестись. А эти вот перед самым входом чего-то испугались, драться полезли».

      — Сказать по правде – произнесла Рита – трудно было понять кто кого держит – вы их или они вас. Кстати, я ж тоже тут одно время работала, но вас мне видеть почему-то не приходилось. Загуляев и тут нашёлся: «Видели, просто внимания не обратили, я ведь всегда в шляпе хожу и в костюме клетчатом». Но тут Загуляев понял, что хватил лиха. Девушка нахмурилась, что-то старательно вспоминая.

      В этот момент распахнулась дверь и вошёл тот самый милиционер, которого Загуляев обескуражил когда-то нелепой историей с медбратом. Он сразу узнал Загуляева и нахмурился. Поздоровавшись с Ритой, он сдержанно и уже взявшись за ручку, спросил где Бусыгин? Девушка пожала плечами. «А ты что так спешишь? Посидел бы, подождал». Милиционер посмотрел на Загуляева и решив что-то про себя, отрицательно покачал головой. Аким Никанорыч весь внутренне напрягся, как бы натянулся изнутри струной, одним концом уходящей к ногам, другим к голове. Неужели напомнит? Когда милиционер прикрыл за собой дверь Аким Никанорыч облегчённо вздохнул.

      — Что-то вы так тяжело вздыхаете, личные неприятности? – больше из чувства вежливости, чем из интереса спросила Рита, на это Загуляев ответил более, чем осторожно. «Всего лишь вы выдыхаете, а я вдыхаю». Девушка не сразу поняла на что намекает этот дружинник, а когда поняла, то подумала: «Огонь по нашим баррикадам! Надо дать отпор!»

      — Сколько же вы вот так навдыхали? – продолжая открытую тему спросила она и положила свою папку, которую она до сих пор держала под мышкой, на стол.

      — Надо полагать, на полвздоха больше, чем вы выдохнули, — не растерялся Загуляев и почесал усы, чтоб скрыть улыбку.

      А он ещё и острослов. Для одного — этого многовато. Что же он ещё скажет?

      Аким Никанорыч входил в своё амплуа, опасаясь только одного – несвоевременного появления Степана. К счастью, тот как в воду канул.

      «А вы когда тут работали, не видели случайно некого Спивака Ивана Ивановича? У него сынок ещё такой призабавный» — вдруг, улыбаясь, решительно и с полной весомостью голоса спросил Аким Никанорыч.

      — Постойте, постойте,… клетчатый пиджак… , шляпа, сынок. Да ведь это же вы, — с явным разочарованием, не лишённым, впрочем, нотки волнения вспомнила Рита.

      — Что вы! Нас таких хороших двое, сказал Загуляев и увидев удивление в глазах ничего не понимающей девушки, добавил: «Братья мы, одноштанники, если хотите. Только характерами различаемся. Он чёрт с рогами, а я аргел с крылышками, вот только эти типы немного мне их пообломали. Я про вас от Ваньки и услышал. Тогда и зачасти сюда, заинтересовавшись, что это тут за аленький цветочек. Не подумайте только, что я пройдоха и бабник. Просто увидел сон, а там – Вас. Прямо вот такую и увидел. Не верите. Вот вам крест на всё пузо. Честное пионерское под салютом. Пришёл сюда – бац! Ну и как это бывает – наотмашь».

      Что наотмашь? Не поняла Рита.

— По душе.

— Чем?

— Глазами.

— Да кто?

— Да вы естественно. 

— Шутите однако.

— Папа не научил.

— Ну тогда врёте.

— Это к моему брату.

— да есть ли он у вас?

— Могу привести.

— Спасибо, и одного достаточно.

— Что вы об этом скажете?

— О чём?

— Не о чём, а о ком! Вот об этом.

— Скажу, что это легкомысленный, напористый и наглый ангел.

— И на том благодарствуем.

— А что о том?

— Такой же, только чёрт.

— А если я вам скажу что…

— Это признание?

— Можете считать хоть раскаянием?

— Так есть чёрт?

— Нету, но намечается.

— А зачем голову морочите?

— Хочу сознаться.

—  В чём?

— В любви.

— Да кому?!

— Ну не деду Морозу же!

— Мне, что ли?

— А может вас тоже две сестры?

— Хоть десять!

— Тогда передайте им десять признаний.

— Не много ли, на первый случай?

— По князю и шапка!

— А у вас это неплохо получается, где учились?

— Разве я не похож на самоучку?

— И вам ещё не надоело вот так?

— Рита! Очень надоело, но что я могу с собой поделать! Один смеётся над вашей внешностью, другой, как может, обманывает вас, третий предаёт, а друг заедается и смотрит на вас уже не как сотоварищ по бедам и радостям, а как буржуй на кусок кумача! Это же не мир – сплошная насмешка. Вот вы, Рита, живете, как и большинство: дом – работа, праздники – будни. И неужели вам никогда не хотелось освободиться от гнетущей тоски и безвыходности? Скажите, ведь вы уже привыкли смотреть на всё с точки зрения выгоды, хороших последствий или чего-то там ещё – так ведь? Вы молода и хороша собой, но сколько стоит это оригинальное сочетание вы не задумывались? Женщины почти отвыкли думать о том, что мужчины тоже имеют человеческие сердца. А между тем все мужские недостатки – результат неудовлетворения страждущих сердец! Вы меня понимаете, хоть? И вы ещё спрашиваете – не надоело ли мне! Пока кто-то рядом со мной будет глупым, жадным, каверзным и низким – меня невозможно будет исправить. Стоим, Рита, стоим. А разве это не смешно?…

      Загуляев смолк, устало повёл глазами из под козырька и уставился в одну точку, словно вылил весь свой заряд и теперь приник к элементу питания. Молчала и Рита. Она никак не ожидала, что такой забавный диалог может так вдруг завершится. Какой-то он немного с плюсом. И хоть он один и тот же, но уже не «ручки, глазки», как тогда. А может это только продуманный ход конём? Тогда мат.

Часть третья

Глава 11

«Милый кретин»

В квартире было тепло и солнечно. Потоки света прыгали на стенах и шкафах. От жары Евгения открыла окно и выглянула во двор. Ребята копошились в песочнике с мухоморообразным грибом, старики на лавках разогревали скрипучие кости, а мужики в спортивных костюмах сидя за еле живым столиком наотмашь резались в домино. Одним словом, чувствовался выходной. Евгения отошла от стекла к серванту и принялась тщательно протирать его серые дверки, время от времени отгоняя воинственных мух. Покончив с этим занятием, она тут же, глядя в зеркало, поправила уложенные на голове волосы и решительно пошла в комнату, занавешенную покрывалом.

      Когда она вошла, её глазам открылось призабавнейшее зрелище: муж вверх ногами стоял на голове и, похоже, читал перевёрнутую для большей сложности, книгу. Это был никто иной, как Загуляев Аким Никанорыч! Он даже не оторвал глаз от книги, чтоб посмотреть в чулках его жена или без (он это уже знал), не оторвал их и для дальнейшего просмотра, что было бы весьма губительным  в его положении, но он не откликнулся и на зов Жены. Евгения, конечно, удивилась невероятно откуда взявшейся тактичности мужа. Вчера он явился домой и попросил прощения, чего с ним раньше не случалось, долго не засыпал этой ночью и почему-то боялся даже пошевелиться, что уж совсем не входило ни в какие его рамки. Рассказывать он ничего не стал, сказал только, что был у друга Макарыча, но во взгляде его он не могла не заметить скрытных мыслей и потому слегка насторожилась Нервничать она не стала, всё было как-то нестабильно, неординарно.

      Вдруг Аким Никанорыч с бешенным шумом выдохнул воздух  и, красный, как помидор,   свалился под ноги Евгении.

      — Ты чего это? Сдурел?! 

      Загуляев обиделся: «Во-во! От тебя и человеческого слова не услышишь. Сказала-бы, любимый, чем это ты так увлечён? Так нет, — сдурел!»

      — Ты сначала человеческий облик прими, прежде, чем слов добрых от меня ждать, недоносок!

      — Я сейчас взорвусь! – предостерёг Загуляев и поднялся.

      — Йогой, что-ли заниматься надумал — не унималась жена.

      — Ну да, передразнил Загуляев – на голове стою, чтоб чердак не протекал, книги перевёрнутые читаю, чтоб косоглазием заболеть, а дышу, как мамонт, чтоб ноздри разрастались!

      — Да ну тебя – махнула рукой жена и собралась выходить. Загуляев задержал её.

      «Подожди, Женька, пару ласковых надо сказать».

      — Ну, давай, если ещё не разучился – усмехнулась Женька, явно понимая, что может быть сказано под заголовком ласковых слов. И всё же, вспомнив о необычном поведении, краешком ума понадеялась.

      Загуляев не смог сразу сыграть в дурачка и попросил пройти в большую комнату, велел сесть в кресло перед телевизором, а сам встал сзади и положил руки на спинку. Евгения ждала, но он медлил, подбирая слова. Когда она уже собиралась встать, он, вдруг, порывисто удержал её и чуть взволнованно начал: «Ну зачем так… милая, отнесись к моим словам со всей серьёзностью, хорошо? Вот ты сейчас не поинтересовалась как следует, что это на меня напало, хотя ты мне, можно сказать, самый близкий человек – рукав к рубахе. Меня не было несколько дней и ты не переживала, не волновалась, так? Я не особенно-то домой и рвался, так? Ну, подхватывай мою мысль, чего сидим колодой!» Не дождавшись от жены ни слова, Загуляев продолжал: Не думай, только, что я к разводу клоню, это крайний случай, о нём я и не думаю. У нас сын. У тебя сын!…»

      — Каво, каво? – Евгения повернула голову — ты, чего это мне ерунду мелишь! У меня сын, видишь ли, а у него фиг с маслом! Может тебе напомнить, кретин?

Загуляев перестал волноваться и с головой нырнул в привычный тембр разговора.

      — Ну, давай, напоминай. Когда, где, как и всё такое прочее.

Евгения отвернулась: «Ну и бесстыдник же ты, муж!»

      — А что здесь бесстыдного! Я за себя отвечаю. 

Когда оба успокоились, Загуляев решительно произнёс: «Короче, ты чувствуешь, что мы в наших отношениях зашли в тупик? А это может привести к полному фиаско семейного корабля! Чтоб выйти из затруднительного положения я придумал одно интересное дело. Теперь слушай в четыре уха! Как видишь, отношения наши притупились, поизносились и т.д. Но есть способ их обновить. Вот почему, как ты думаешь, разведённые чаще всего через некоторое время, встречаясь, снова испытывают друг к другу любовь? А потому это, что время всё прощает, а взаимоисключаемость (так в умных книжках пишут) делает их снова прежними во всём, в том числе и в отношениях друг к другу. Мы вот с тобой, если смотреть в корень, всего – навсего примелькались друг к другу, устали. Следовательно, чтоб нам отдохнуть друг от друга, нужно устать от кого-то другого!

      Жена снова повернула голову в приступе остервенения.

      «Тихо! Тихо. Главное не паникуй. Это будет, как бы, неофициальный развод на период, ну скажем, двух – трёх месяцев. На это время каждый должен найти себе ещё одного «спутника», так называемого, искусственного, секёшь?  И по возможности полнее уставать от него, другими словами, брать от него всё, что он может дать и наоборот».

      Жена вскочила. «Ты что это, меня на панель толкаешь, да? И самому пораспутничать захотелось, кобель?»

      Загуляев хлопнул себя по карману.

      «Ты посмотри на эту формалистку! Ну, тебе что лучше, сидеть картошку жевать и плевать в мою сторону или пойти отдохнуть душой, пообщаться  с интересными людьми, вспомнить свою весёлую молодость?!»

      Чувствовалось, что Евгения колеблется. Это было и понятно, как-никак пол жизни проторчала с этим оболтусом, уже и не замечала, хорошо это или не очень. Русский человек привыкчивый, а женщины особенно.

      Евгения на всякий случай бросила недоверчивый взгляд на Загуляева, как бы удостовериваясь, не шутит ли он, и увидев, что Загуляев и не думает хитрить, сдалась махнув рукой. Но, подумав, что этим разговор окончен, она сильно ошиблась. К ней уже летел вопрос отколотый от недавно задетой темы. Аким Никанорыч спрашивал, как было дело с Васьком.

      — Ну ты чего, Аким, пристал? Разве ж всё такое упомнить!

      — Давай – давай, не скрытничай! Если хочешь меня убедить – рискуй.

      — Ну летом дело было. Когда мы с тобой в деревню к дядьке твоему ездили. Помнишь?

      — Неа!

      Екатерина  не знала, как лучше сказать о том, о чём никогда не говорят, ей до ужаса захотелось плюнуть на всё и уйти, тем более, она и сама не совсем понималато том, о чём её спрашивает муж. Бог его знает, может и вправду было там что-то с местными, пока Загуляев ходил с дядькой по лесам и долам. Но, разве, это имеет большое значение, сын есть и довольно. Другой бы и такому был рад.

      — Ну, чего смолкла, продолжай. Загуляев смотрел в упор, как гвоздь, который вроде и остр, но, если смотрит прямо, прямо на вас, то виден едва – едва.

      Наступило зловещее молчание. До наших героев стали доноситься неравномерные удары костяшек со двора и басистые «А вота!», «Ети вас за ногу!», «Режь Колька!», «Ры-ба!!». Загуляев даже уши настроил на эти звуки и уже думал как это там играют. Видимо, из двух игр – «Колбасы» и «Рыбы» придумалиновую с оригинальным названием «Гастроном». У него, вдруг, зачесались руки. Он быстро накинул шляпу и сказав, что он прощает жене все грехи, кинулся к двери, но тут же остановился.

      — Вот же ж, мать твою, что за привычка!

      Жена стояла в растерянности, наблюдая как Загуляев быстро надевает брюки, наспех застёгивает, путая местами, пуговицы, набрасывает костюм и долго создаёт впечатление его однорукавности. Отчего-то, схватил носовой платок и только тогда загремел вниз по лестнице, даже не захлопнув за собой как следует дверь.

      Екатерина села на табуретку и сначала тихо, а затем всё сильней, начала всхлипывать. Теперь никто уже не мог помешать ей, никто не знал, как в последнее время она пристрастилась к этому занятию, напоминающему водопровод, сейчас она чувствовала, как долго длился её сон; но разрушить его захотела почему-то не она. А ведь надо было! Надо было ещё тогда, когда встретила одного милого парня по имени Норик. И зачем она так часто твердила ему о своём замужестве! Ума нет, считай калека.

      На этих мыслях она затихла и поднялась уже с зверски сверкающим взором. Теперь она знает, что делать. Он сам этого захотел. Ну, так и получит желаемое в объёме забитого мамонта. Уж она постарается! Уж, как он её рассердил, пусть же теперь пеняет на себя. Тайный замысел зашевелился в уме у этой разочарованной женщины. Она ободрилась, приосанилась и с насмешкой посмотрела в окно. Загуляев уже взмахивал одной рукой так, словно разделывал тушку. Лицо его выражало истинное довольство, он самозабвенно углубился в игру и вряд ли видел сейчас какими глпзами смотрит на него жена.  

Глава 12

Свидание с молодостью

     С того момента, как наш герой объяснился с женой, время понеслось особенно быстро, как будто намереваясь первым встать в очередь за колбасой. А зачем, собственно говоря, минутам, секундам и часам эта самая колбаса, ведь оно-то не собирается употреблять её в особо торжественных случаях и не видит ничего возвышенного в угощении ею гостей. Тем не менее, прошли дни…

      Мне кажется, любому читателю легко будет представить себе небольшой чистенький особнячок за городом или, если быть пунктуальным, в пригородной зоне. Конечно же, сразу представляются резные ставни, бетонная дорожка, стеклянная терасса, черепичная крыша и много – много берёз с уже опавшими листьями. Мир пах осенним ветром и незыблемым безоблачным небом. Наш герой в спортивном эластиковом костюме розового цвета, жил тут, так как особняк принадлежал Бусыгину и отнюдь не с недавних пор.

      Тем, кто склонен узнать, что же произошло за всё это время, я уделю очень мало времени, сказав только несколько слов, так, как Загуляев уже навострил куда-то лыжи и не поспей я за ним, он быстро сядет на велосипед и … поминай, как звали.

      Так вот. Жена его Екатерина в тот же день собрала вещи и отправила Акима Никанорыча ко всем чертям, дорогу к которым, он, честно говоря, не очень-то и знал. Но было бы нечестно умолчать о том, что сама она в тот же день, крадучись прошла эту дорогу за нашим героем. Он зашёл к Макарычу домой и Екатерина со всей присущей ей внимательностью запомнила этот дом и даже квартиру, где хлопнула дверь. Она, конечно же, не сомневалась, что именно здесь живёт та, ради которой он устроил весь этот цирк. На другой день Макарыч отвёз Загуляева в свой пригородный закуток, оставил ему всё, что требовалось на ближайшие десять дней и смылся на работу. Так начиналась эта история, не менее забавная, чем предшествующая ей, но несколько более глубокая по содержанию. 

      Итак, Загуляев сел на велосипед и поехал, мелькая между берёз бог весть куда. Видимо к центральному шоссе.