Поэмка
Не правда ли, странно названье такое,
Да я б и не начал об этом писать,
Но в этой поэме участвуют двое –
Обоим им странностей не занимать.
Считается двое, но в целостном взгляде
Считать не берусь, наберется порядка
Немаленькой цифры. Не этого ради
Взялась принимать мои мысли тетрадка.
Хочу рассказать… Впрочем сами судите.
Я преподнесу неестественность в виде
Обычных явлений, бытующих всюду.
Позвольте я сам их участником буду,
Чтоб чувствовать время, как вену в запястье.
Но здесь я не выведу формулу счастья,
Пусть каждый себе извлекает в итоге
Какую-то истину, сжатую в сроки.
Глава 1
Привычкам верный до конца,
Бежал поэт в среду иную,
Нет не к монахам, не в святую
Обитель Божьего лица.
Туда дорогу он не ведал,
А если б ведал – предпочел
Простые стены, старый пол,
И сквозь окошко горстку света.
Но он иное получил.
Не ожидал, что так случится:
Ему пришлось остановиться
Пред ней – он тут же полюбил
Излом бровей, улыбку, губы,
Строй не к нему летящих фраз,
Но боле всех – сиянье глаз
Слилось в нем. Они были любы
Как Божество, как сон в пути.
Она его не замечала.
Но как-то время перепало,
Ему пришлось к ней подойти,
Не от себя прося чего-то.
Он так взволнован был и глуп,
Что зуб не попадал на зуб
(уж такова влюбленных льгота –
любовь нелепо показать).
Она немного удивилась,
Пожав плечами удалилась,
Не соизволив распознать
Святого чувства глупый миг.
А он любил, но без заботы
Собой обременять кого-то
И вот настал терпенья пик…
6.12.1987
Недомогая от душевной
Тревожной внутренней борьбы,
Он называл ее царевной
Своей несклееной судьбы.
Он разделять чужие мненья
Не был любитель, но зато
В нем все кипело озареньем,
Как у кого-то в спортлото.
Могли ли быть ему помехой
Чертополох душевных бурь:
Он жил на правой, вставал с левой
И потому такую дурь
Невольно все в нем замечали
И воспитанью приписали,
За неименьем сведений других,
Не говорить же, что он псих!
Была жара, разгар купанья,
Увеселяющий тела.
Усеяв берег одеяньем,
Толпа с ума себя свела.
И с гиканьем и без надзора
(вожатые бессильны тут)
На зыби водного простора
Пятнадцать человек плывут.
А остальные что есть мочи
Песок купалки бороздят.
Вожатые и власти прочие
С улыбками на все глядят.
Болезнь к воде – не излечима,
Почти что как костер от дыма.
Кто не изведал бурных вод,
Навряд ли летом счастлив тот.
(Тут маленькое отступленье
Для тех, кто не дошел умом
Про что, зачем, кому, о ком?
Короче – отдых для терпенья.
Удачный просится вопрос:
Зачем так странно повелось
Повествованье? Объясню.
Я чести слов не уроню.
Во-первых, мысленно играя
Примерным строем образца,
Я буду честен до конца,
Что значит врать не уставая,
И объяснения ввожу
Затем, что скоро ухожу
В повествованье с головою.
И не откликнусь на призыв
Непонимающих поэмы,
Ведь только на спектаклях срыв
Меняет режиссеру темы,
А я своей – не перекрою,
Ведь не смогу ж я в каждый дом
Входить с запаленным огнем.
А во-вторых, моя забота
Читателю преподнести
Не что ему сейчас охота,
А то, что у меня в чести!)
Я многое теперь переосмыслил:
Все было так, как и хотело быть.
Поэт себя напрасно ненавидел –
Он был влюблен и не желал мудрить.
А кто, как не поэты знают цену
Святому чувству трепетных сердец?
И кто из них не подвергался плену
Лучистых глаз, взглянувших наконец?!
Была жара (как я уже заметил),
Облизывали волны желтый берег
Поэт с друзьями был и бодр и весел,
Как вдруг внезапно прокрутился велек.
Знакомая фигура (дай Бог память!)
К возлюбленной поэта тихо правит.
Вот так всегда случается узнать
Того, кого в догадках и не строил,
И нет резона дальше загорать:
Душа горит, когда они обои.
Но вдруг, не ожидая такой прыти,
Он резко встал, ухмылкой дав понять,
Что понял все. Сказал себе «простите,
Я вам не стану чем-либо мешать».
И удалился медленно, степенно,
Не то что в мрак, в пучину погружен.
Тоска души – она всегда мгновенно,
А ревность – это длительный сезон.
Не всякий в благородности воспитан,
Но всякий самолюбием пропитан.
Глава 2
Инициатива, инициатива,
Разве ты не чудо, разве ты не диво?!
Фантазируй вволю, думай и решайся,
Как тебе приспичит строй и одевайся.
Вышел первый, третий, пятый
И второй с седьмым отрядом,
Не видать шестого что-то…
Снова дрыхнут, обормоты!
Горн веселый и желанный
К завтраку дает сигнал
И шестой несется рьяно
Пищеуминальный зал.
Ложки звякают так быстро,
Что уже в тарелках чисто.
Но…к чему такая спешка? –
На ее губах усмешка.
А в глазах веселый свет:
Да и нет, да и нет.
Впал в раздумье наш поэт.
Что ж, бывает и такое,
Главное пора усвоить,
Что таят ее глаза…
Было ровно три часа.
Наш поэт шагал несмело
В сонный царственный покой.
Вдруг – она и головой
Покачала. Обомлела,
Свой просчет сообразив;
Он стоял ни мертв, ни жив.
Странно, странно, ой как странно
Видеть в центре океана
Островок родной, зеленый
С необычной кроной.
А когда она шумливо
Знак внимания подаст,
И листвой неприхотливой
Уведет тебя в экстаз,
Ты лишаешься понятья –
Нет приятнее занятья.
Так поэт под впечатленьем
Много времени ходил,
Повстречался с вдохновеньем
И лесам стихи излил.
19.12.1987
Пускай простит мне мой читатель
Всю непосредственность стиха:
Однообразье – злой приятель,
Любая скованность – плоха.
И исходя их этих правил,
Я сам себя писать заставил.
И вот, повторно говорю:
Я на поэта не смотрю,
А сам стою на его месте,
Чтоб посвежей доставить вести.
Но будем продолжать рассказ.
Идет четвертый с лишним час.
Поэт, безмолственно любя,
Перевернул всего себя,
Как будто омут взбаламутил,
Пробороздив веслом по дну
Или мильоны тяжких грузил
В цунами превратил волну.
Но тайну вскрою вам одну:
И ей несладко приходилось,
Не понимая что случилось,
Она в раздумие ушла
И так весь вечер провела.
Глава 3
Мудрость греху не помеха.
Так устроен целый свет:
Там, где есть намек успеха –
Умиротворенья нет.
На любое приключенье
Самый умный побежит,
Лишь бы знать, что наслажденье
За его чертой лежит.
На глаза глаза наметив,
Долго он смотреть не мог:
По ресницам словно ток
Ударял волновой плетью.
Но и солнце превозмочь,
Можно, погрузившись в ночь.
20.12.1987
Тянулись дни однообразно,
То фрагментарностью смеша,
То многосвязью первоклассной.
И с каждым часом все милей.
(Как мазь, которую Ракша
обожествил рукой своей)
Становится поэт и ей.
Иной раз встретившись в тени
Елей, пытаются они
Не то улыбкой речь сказать,
Не то глазами показать,
Что друг ко другу не без вкуса;
Я помню фильмы, где вот так
Любовь и мужество индуса
Сквозь интриганский буерак
Пробилась, наконец, к желанной.
Но девушка (пусть будет Леной,
Ввиду поэзии неверной)
Была совсем не индианкой,
А потому, особый случай.
Читатель скажет: Ну не мучай,
Открой дальнейшие страницы,
Уму не в мочь, глазам не спится!…
А критик молвит: Влож сюжет
В невероятный этот бред.
Прошу простить меня за грубость,
Я обожаю вашу тупость:
Поэма странной назвалась
И этим право заслужила,
Срубить привычные перила
И здесь набаловаться всласть.
Я все ж рискну нырнуть поглубже
И говорю вам прямо тут же:
Итоги сложно подводить,
Но без итогов трудно жить.
Бывает, бьют часы двенадцать,
Гранича сутолоку дней,
Ты, веря, ляжешь высыпаться
В непросвещенности своей,
Что мать (сестра – какая разница!)
Перевела часы, проказница.
В глазах такая же история:
Глядишь и веришь, а они
Уже не в прежней территории,
Хоть прежним светом зажжены.
21.12.1987
Поэт, одно избрав течение,
Однажды, подойдя, сказал:
Прошу простить мое волнение,
Но я недавно прочитал
Одну записку. Ваша? – Нет!
Вот тут мы и начнем сюжет,
Чтоб критики неугомонные,
Читатели – ленивцы сонные,
Не собирались дальше ждать,
И зря страницами листать.
Без разговоров, развернувшись
Поэт успел сказать: «Прости…те…»
И ели в небе покачнулись,
Ответили шершаво: «Битте!»
Не русские, чужие сосны,
Уйдя стремянками в край птиц,
Казались к случаю серьезные,
И говорили: «Ес ит ис».
И этим словом оглушенный,
Он оглянулся, но она
Уже стояла не одна –
С ней рядом был дружок «Законный»,
О чем-то спрашивающий
Сверхосуждающе.
А дело обстояло скверно.
Из суеты забот наверно,
Поэту кто-то передал
Чужой но страстный мадригал.
Там говорилось: «Друг мой милый!
Не заставляй меня насилу
Все предпочтенье отдавать
Тебе, коль дверь уже открыта,
Входи же и как можно быстро!»
Поэт поверил, но по тону,
Никак не мог понять к чему,
Вполне обычные законы
Вдруг применяются к нему.
Небрежный стих, запинка рифмы
Реальны, но необъяснимы.
Так не бывает, что бы враз
Молили и судили нас!
И вот, собравшись с силой духа,
Востро держа и глаз и ухо,
Поэт попал-таки впросак…
И все бы продолжалось так,
Когда б однажды неспроста
Он не увидел вновь у рта
Улыбку чистоты амброзной
И зренье жгущее нутро:
Опустошенное ведро –
Легко струей наполнить новой,
Поэт опять на все готовый
Воскликнул, как мудрец Дидро:
«В душе моральное добро!»
Но жаль, порывам неподвластна
Стеснительность – она прекрасна,
Но дай вам Бог ее вести
Не по любовному пути!
Глава четвертая
22.12.1987
Вчера я, кажется, увлекся
И наворочал лишний груз.
(мне так и вовсе не придется
попасть и укрепиться в ВУЗ)
Но, что поделаешь, Европа
За это мне не плюнет в оба,
А сам себе – не попаду.
Так надобно иметь ввиду,
Что в ВУЗ я все-таки приду
До Неоноева потопа.
А там, окончу – и в ковчег,
Переплывать безумный век,
Где рядом с умным кибернетиком
Техничка машет своим веником.
События легко описывать,
Как с ложечки варенье слизывать.
Да, жаль, мне мало показать,
Люблю морали почитать.
Успешно ли, иль безуспешно,
Иль вовсе пальцем в небеса.
Во всяком случае не грешно
Наполнить ветром паруса.
Кати себе, читатель, смело
Хоть в Уругвай, хоть в Сингапур
Или туда, где прочно села
Экономическая дурь.
Где миллионы задолжали,
Или свободой нагло врут,
Где не по-нашему живут:
Наживе – честь, борцов – под суд,
За то, что против зла восстали.
Ты помнишь страшный семясь третий?
(я бегал под столом тогда).
А в Чили погибали дети
Без следствия и без суда.
А помнишь? Память не обманешь
Рассудка доводом пустым…
Плыви обратно, ты устанешь
Не быть глухим, не быть слепым.
Я не спроста так оступился,
Не удивляйся, милый друг,
Когда ты чувствовать учился –
Поймешь души невольный звук.
Я вам советую покинуть
Благоустроенные своды,
Иначе ваши дети выйдут
Как раз в тепличные уроды.
Но я советать не могу вам
Где место жительства избрать.
Мне самому бывало туго,
(и приходилось в сене спать).
Возможно, скажет мой читатель:
«Послушай, прекрати, приятель,
кормить нас баснями» иль вдруг
Мне перестанет верить друг.
Я не беру вас на испуг
И искренне могу сознаться,
Что сам боялся иногда,
Но главное, не растеряться,
Не сочконуть на обода!
Слова? Ну что ж, скажу иначе,
Словами модных щеголей:
Судьбе харкни в блатную пачу
И мало не приснится ей!
Потом смандряч свой фэйс покеда
Не шаранешь под Пиначета
И страшный Вася не придет…
Усвоил, ну тогда вперед!
Такую речь несладко слушать,
Еще трудней пихнуть ее…
Кенты! Спасите наши души!
А, впрочем, каждому свое.
Я записал за дни
Немало строчек для поэмы,
Но мне не нравились они
Как отступление от темы.
И я их здесь не привожу,
Уж лучше где-то чрез силу
Вдохнуть по пояс анашу
Или залить кишки пропилом.
Теперь бы я сумел, наверно,
Поэту правду показать,
Ведь прошлое – всего лишь пена,
Которую сейчас снимать.
Я дую на свои ожоги,
А мыслю мыльные шары;
У крепких духом есть дороги,
У слабых – Боги – недотроги,
А у поэтов – их миры.
И потому я отказался
От мысли все ему открыть:
Хоть я узнал и отметался,
Не я поэт, не мне любить.
Отнять его права не смею,
Пускай боготворит идею.
Влюбленный в чувстве неподкупен,
Но почему-то выбирает тех,
Кто более ему доступен
Для сладострастья и утех.
Я это не к тому глаголю,
Что наш поэт подобным был:
Он откровенно тех любил,
К кому нельзя дойти без боя.
А сам любим был на мгновенье,
Как солнца утренний восход,
Окрашивающий растенья
На целодневный обиход.
Но день придет – пора настанет
И прелесть внешности увянет,
А то, чем строилась душа,
Блеснет, как лезвие ножа.
14.01.1988
Как я уже успел заметить,
Поэт не все умеет взвесить,
Но интуицией своей
Он, словно мудрый Одиссей,
Во все вникает, как рентген:
И в слякоть душ, и в тайны стен.
Но он страдает от того,
Что не вникал в него никто.
Я раз застал его у озера.
Был грустен он, но по лицу
Блуждала медленная опера
«Боку уцу, Боку уцу!» (Я атакую. Япон.)
сжимая сильными ладонями
Прибрежный сломанный камыш,
Он слишком увлекался прозами,
Совсем забыв лесную тишь.
И даже тут при всех созвучьях,
Не знал поэт благополучья.
Не видел синий мат воды,
Не замечал деревьев клетку.
Я подошел. «А, это ты!
Никак забросил свою Светку?…»
И тут я вник в его хмурьму –
Не знал я Светок, но ему
Сказать об этом не решился.
«Нет, друг, я нынче утопился,
поплавал малость среди рыб,
чуть к илу вовсе не прилип,
но к счастью наверх провалился!»
Таков был мой ответ, всецело
Направленный на то, что бы
Не напрямик, а между делом
Дать бедному печаль забыть.
18.01.1988
Сегодня день пригож, пожалуй,
Его влиянье переняв,
Я набросаю пару глав,
Рукой от отдыха усталой.
Начну без всяких бух и бах:
Я сел с вопросом на устах
Плечом к поэту: «Что такое?»
Он отмахнулся: «А, пустое!
На днях я жутко поругался,
А вот теперь и сам не рад…»
Тут я совсем уж развязался
И бухнул махом, наугад:
«Тебя волнует чей-то взгляд?»
Слова мои звучали ново,
Как громкий выстрел в тишине.
«А, Шурик! Это ты! Здорово!
Пришел-таки сейчас ко мне!
Но как ты отыскал меня?»
«Да ты как туча среди дня!
Ты не узнал меня сначала?»
— Да, если честно говорить,
Сии места кому попало
Внушают по себе ходить.
«Ну что ж, давай поговорим».
И мы в тени уселись с ним.
Глава 5
— Скажи, какому невезенью
Обязан ты за эту хмурь?
Ты знаешь, явно в поведеньи
Твоем сквозит любви лазурь.
Но (думая без углубленья) –
Она не без помех и бурь.
Я угадал? – Да, как всегда.
Но, хочешь, я все по порядку
Хоть и вразброс, хоть и в разрядку
Скажу в чем вся моя беда?
И я стал первым, кто по праву
Мог горе друга оценить.
Он кончил: «Шура, как мне быть?»
Но я не растерялся, право,
Любовь в понятии моем
Всегда горит своим огнем
И ей уступки – хуже некуда,
Как рабская покорность рекрута.
И тут я озарился свыше,
Приблизился к поэту ближе
И быстрым голосом своим,
Я поделился планом с ним.
Здесь было все: обманы, ночи,
Где слышат уши, дремлют очи,
Где разговоры по душам
И дополнение к словам.
И… веток радостный покой
При поцелуе под луной.
Но всем известно как легко
Советовать другим, что сам бы
Не принял с криком «Во, преграды!»
А, впрочем, взял бы кое-кто.
30.01.1988
Поэт послушно мне кивал,
Соломинку с усмешкой грыз,
Он делал вид, что понимал
И принимал такой сюрприз.
Мы разошлися по рукам,
Я – с радостью, а он – с задумкой,
Как овладеть своей подругой,
Без всяких неуместных драм:
Строчить из огнежальных ртов
Всяк по незнанию готов.
И вот под вечер, по решенью,
Мы в лагере мелькнули тенью
И встретились у турника.
Он был взволнован, я слегка
Румяный, по привычке тела.
Я вскинул взор: в окне горела
Не то свеча, не то она сама,
А вкруг палаты расстилалась тьма.
Лишь где-то псы сторожевые,
Не зная удержу, бросали лай,
Мол, поздорову убегай,
Пока не спущены с цепи мы.
Но души так неодолимы,
Но крови – хоть ведром черпай!
Я тихо-тихо стукнул в двери,
Ответа нет. Я пару серий
Добавил и тогда со скрипом,
скребя порог шершавым низом,
Она открылась. Я застыл
И разом растерял весь пыл,
Как будто сам влюбленным был.
— Простите, Лена, мне бы… мне бы…
Узнать который сейчас час?
Усмешка прыгнула из глаз
Веселой девушки. Как знать
Кем стала милая считать
Меня. Я сразу понял это,
Как из развернутой газеты.
Исправился. – Сказать по чести,
Я должен был бы оказаться вместе
С товарищем, но он стеснен
И встал вон там, под темный клен.
Ему важнее мой вопрос…
Хотите, вам совет я дам?
Не суетитесь, он так прост
И так душой привязан к вам!
— Но кто же этот друг такой?
— Он сам все выяснит с тобой.
Прощай и извини покорно.
Все решено бесповоротно,
Взгляни, узнай и будь любовь
Твоя, как у поэта кровь!
9.02.1988
Я дольше говорить не вправе,
Пока! Я бросился во тьму,
Успев сигнал подать ему.
Она – к нему, а я в канаве
Засев, решил понаблюдать…
Он волновался, спички жег,
В его глазах меж тайных строк
Я смог величье увидать.
Несомое каким-то свежим
Вечерним ветром облако,
Нависнув низко, так легко
Бежало, как мы масло режем.
И вот глаза блеснули: «Ты?..»
О, сколько нежности я слышал
Но этот звук так славно вышел,
Как если б лучшие мечты
Умели молвить. – Да, как видишь.
Ответил, покраснев поэт.
И спички прекратили свет…
6 глава
Бывает так: из леса выйдешь,
А по привычке ждешь преград…
Я рассказать вам дальше рад
Все приключенья этой ночи.
Но знайте, там, где многоточья,
Там вовсе мир не глуп, не сер
И вот достойнейший пример.
— Ты знаешь, все твои мученья —
В моей душе — глубокий след.
Ты – выразитель поколенья,
Ты, говорят, уже поэт.
И тем приятней и больней
В соцветьи этих пестрых дней
Смотреть и видеть слишком много
В твоих глазах – глазах пророка.
Поверь, я знаю цену дню
И каждый взгляд твой я храню
Немало дней. Ты удивлен?
— Какое?! Я в тебя влюблен!
Не надо… так. Я понимаю
Твои смятенья, но к чему
Искать архангелова рая –
Я так себя не подниму!
Ибо другой – моя колода,
Другой, он… ты его видал…
— Позволь узнать с какого года
он по закону твоим стал?
— Зачем ты так? Я все сказала:
Тебя люблю, ему верна,
Скажи же в чем моя вина?
— Ты мной, жестокая, играла.
Что думала, когда с утра
Свои глаза в меня впивала?
Ну и хитра, ну и шустра!
Но как могла я обмануть
Того, кому давала слово?!
Он говорил мне: Позабудь,
Ты непутевого такого,
Но как могла я не смотреть
В твое лицо, любимый мальчик?
Душа готова умереть,
Но не желает жить иначе!
Скажи, скажи, зачем тебя
Всем сердцем искренне любя,
Я поступаю так? Руками
Поэт принцессу подхватил,
Беззвучно наземь повалил
И губы жаркие слились –
Так наши планы удались.
…
О, страсти, страсти, вам подвластны
Любые подвиги души:
Вы и снаружи сверхпрекрасны
И внутренне вы хороши.
Я взгляд отвел: любовь до гроба
И вроде бы довольны оба.
Промчался день, как солнечная тень,
Сквозь облако на землю отраженная,
Погода подошла совсем холодная,
В такую много дел, да делать лень.
Я, завалясь с ногами на кровать,
Тепло руки под голову положив,
Смотрел в окно блестящее напротив,
Хотелось то ли думать, то ли спать.
Вдруг распахнулась дверь, блестя глазами,
Вбежал поэт, по-летнему горяч,
(Тут хоть трильоны слов переиначь –
его лицо не выразишь словами).
Ты знаешь, не стесняясь никого,
Кто рядом был, ко мне он обратился,
— Сеанс любви у нас не получился,
Ей дела нет до мира моего!
Я ей сказал, что не могу любить
Того, кому лишь за глаза я нравлюсь,
Я для любви ни с чем не посчитаюсь,
Но не смогу поэтом я не быть!
Она ушла… Но грусть мне не к лицу,
Я верен поэтичному венцу
И этим рад, хоть радости тут мало,
Но пусть мне по загривку и попало –
Жалеть не впору буре о себе!
21.03.1988
Угодно было горестной судьбе
Прервать поэму вопреки всему,
В тот день я мало другу моему
Давал поддержки – он в ней не нуждался,
Но точно помню: предо мной поклялся
Идти вперед, хоть к черту самому.
3.04.1988
Прошло два дня обычного значенья,
То музыка с лицом, то взгляд без слов
Вводили бедного поэта в умиленье,
Да так, что он был заново готов
Перед девчонкой преклонить колени,
Моля упреков, жалоб и прощений.
Но жизнь сложна и, право, интересна
В внезапных проявлениях своих.
Я – повести участник неуместный,
Стал камнем преткновенья для двоих.
Естественно, того не ожидая
И ничего почти не понимая.
В тот день травою пахло как-то очень,
Кузнечики строчили без конца,
И как назло поэт был сильно болен
И находился дома у отца.
Я, погоняв в футбол, спешил раздетый
На взмах руки однопалатника.
А чей-то взгляд летел ко мне кометой,
Быстрей любого чокнутого всадника.
Я понял вдруг, что надо б не заметить,
Пройти подальше, не подать руки,
Но я не смог на окрик не ответить,
Не смог душой, не смог физически.
— Я вот он, говорите, что вам нужно,
Но прежде должен вас предупредить,
Что я теперь не соглашусь огульно
Два сердца наобум соединить.
Что… Но Лена улыбнулась:
— Ты вперед событий не беги,
что ж, знакомой не подашь руки?..
Неужели этакая трудность?
Я подал. Пожатье затянулось
На четыре мысленных строки.
И тут, о майн гуд!
Я понял: пристают.
Я тут сразу покраснел
Почему-то,
Что-то ей сказать хотел,
Очень круто,
Но не смог и посмотреть,
Что бы люто
Ее натиск одолеть.
И откуда
Знать мне помыслы ее,
Их ведь груда,
А моя душа – тряпье,
Да посуда.
А весомость ее глаз –
Свыше пуда,
Видно дело в этот раз
Будет худо.
А касанье ее рук
Как из зуда,
Сразу в сердце сильный стук,
Сразу смута.
Так мелькнули без следа
Две минуты,
Одолела красота,
Вот паскуда!
…………
25.04.1988
Через несколько дней между нами образовалась брешь.
Я был слишком похож на нее: такой же легкий и переменчивый,
это и предрешило конец истории. Поэт уехал в Крым к дедушке,
где написал похожую историю, но как это ни странно – прозой.
В ней мне отведена роль некоего хитроумного обольстителя,
который постоянно занят придумыванием всевозможных
эгоистических делишек. Я читал его сочинение в одном южном
журнале и вот, что он пишет обо мне:
«В его привычки входило беспощадное натравливание
влюбленных друг на друга, видимо это позволяло ему
не только пользоваться поверженными жертвами, но и вообще
доставляло своего рода наслаждение. Он одинаково успешно играл
роли друзей, недругов, посторонних и хозяев ситуации.
Ему не составляло труда назваться другом возлюбленной,
и втереться в доверие к ничего не подозревающему парню,
наговорить ему клевету на девушку и тем самым разбить
едва закладывающиеся дворцы сердечных союзов…»
Но я пишу эти слова, да и всю поэму не для оправдания себя –
кто знает, что вышеприведенные слова относятся ко мне?
Просто у каждого человека есть в жизни момент,
когда ему очень хочется рассказать что-то важное из своей жизни
окружающим, что я и сделал. У поэта, о котором поэма, есть такие строчки:
«Мы любим друг друга в горячности, но чаще всего невпопад».
Ими бы я и хотел закончить свою лирико-философскую поэму
о любви – «Поэму о странностях».
30.11.1987