Набабкин-Романюк А. (Саошиант)
Предварение
26 июня 2000 года
Сколько раз я рождался, где жил, при каких обстоятельствах складывал голову, теперь не скажет уже никто, включая меня самого. Отчасти потому, что в этом никогда не возникало необходимости, отчасти потому, что неважность этого всегда позволяла живущим быть самостоятельными, необремененными духовностью существами. Мы помним и знаем многое, но из всего, что нам действительно нужно, выбираем крупицы, с которыми чаще всего сталкиваемся в быту, то есть там, чем все мы повязаны, и что условились считать мерилом нашей жизни. Впрочем, так было не всегда.
Первое своё рождение я прошёл насквозь, как нитка проходит сквозь иголку, и тот, кто вдел меня – потуже завязал узелок, дабы я случайно не выпал. Так я стал всюду следовать его Всепроникающей Воле и оставлять часть себя всюду, где была необходимость восстановить изъян. По мере того, как Отец использовал меня, приближалось окончание этого штопанья, и вот – приближаются последние стежки.
Сквозь все порождённые силы прошёл я, всех нанизал на себя, и нет никого, кто мог бы дерзостно заявить, что он мне ничем не обязан. Есть такие, кто не желает признавать это, и я ничем не смогу помочь им: им нравится то, что их разрушает, они жаждут этого и оно их постигнет. Возможно, сейчас я последний раз здесь в своём нынешнем виде, и именно это делает меня замкнутым и обособленным. Запас прежней энергии на исходе, впереди новое Преобразование и новые перспективы для работы. И сил осталось только на то, чтоб Выразить доселе расплывчатое кредо моего существования. О чём же рассказать, о своих убеждениях, о жизни, о знаниях? Но сколько же тогда я должен написать книг?! Допустим, я решусь на этот труд. Тогда мне понадобится несколько разделов, чтоб охватить Суть, как можно более полно. Скажем, это будут такие систематизации:
«Книга жизней», «Книга Знаний и Постижений», «Книга Откровений».
Но даже в этом случае не скажешь о таком подходе, как об исчерпывающем. А может вопрос так и не стоит.… Как бы то ни было, мне необходимо заняться тем, к чему долго и усердно готовили в этом рождении, о чём в последнем, на сегодняшний день, Откровении сказано: «Ведь ты владеешь Словом Изложенья, а Содержанье вкладываю Я!» Это бесспорно так, не даром кое-кто считает меня Логосом. И пусть они правы отчасти, как прав называющий Человека – Речью, всё же это лучше, чем считать шарлатаном или гордецом, или находящимся «В прелести». Логос так Логос. Функция же Слова: называть вещи своими именами, чтоб можно было ими пользоваться сообща. Такова, по всей видимости, и польза оттого, что мной задумано.
Введение
25 июня 2000 года
Лето 2000 года. Слегка парит перед дождём. Дачные участки в тридцати километрах от Киева, где сегодня я остался один. У всех свои заботы и дела, однако, вышло так, что я занялся совсем не тем, чем предвиделось. И это вовсе не по причине моей недисциплинированности, напротив, похоже, наконец-то, подошло время собраться в один сплошной сгусток энергии и самоконтроля, как и полагается на момент подведения определённых итогов. Долгое предчувствие этого момента не позволило ошибиться, в любом деле всё зависит от начала, а оно, похоже, выбрано наиболее удачно. Выбрано не мной. Но мной осознано.
Вчера в серьёзной беседе мой Подопечный спровоцировал сегодняшнюю ситуацию. Будучи сбит с толку моими очередными разоблачениями, он не нашёл ничего лучшего, как, защищаясь, парировать: «Ты, Саошиант, очень изменился!». Это был крик о помощи человека упавшего за борт. Какое-то время утопающий расходует свои силы на бесплодные надежды о Спасателях, позже начинает осознавать, что рассчитывать можно только на самого себя. Именно ради этого мгновения он и оказывается один на один со стихией, которая предоставляет ему право обуздать себя или же спасти чужими руками то, что отныне не будет представлять собой особой ценности.
Разговор был важен для троих, но как раз в этот момент сосед позвал мою жену – он ехал в город и согласился её подвезти. После того как мы её проводили, накал не ослаб, мы с Подопечным уединились и продолжили.
Внешние аргументы были на его стороне, как, впрочем, всегда у тех людей, которые не ищут сути происходящего, а хотят либо обвинить, либо оправдаться, иными словами – сохранить свой мирок от потрясений. Но в том то и дело, что он не был таким человеком, хоть и действовал шаблонно. Семь лет общения сделали его другим. Именно поэтому он и приехал в свой отпуск из Крыма к нам – чтоб жить по-другому, но в рамках того, как он привык, когда я ещё находился возле них. И через неделю до него вдруг дошло, что тот, на кого он возложил все свои надежды, стал другим. Но он переживал не за это. Изменилось отношение к нему, изменился Мир, вся жизнь. Значит, встал вопрос о переориентации.
Я сел в кресло и по обыкновению подоткнул под себя ноги. В такие минуты моя серьёзность не имеет границ, она пугает, даже отталкивает, но я не могу ей сопротивляться. В этом моя жизнь и смысл проделываемой работы.
Витя – темноволосый крепенький паренёк среднего роста, сел, напротив, на отведённую ему кровать.
— Так что же во мне изменилось? –
На мой прямой вопрос он не нашелся, что ответить и лишь сделал попытку сказать нечто.
— Может, я стал меньше уделять тебе внимания?
— Ну да где-то…
— Может стал безучастнее, безынициативнее?
— И это…
— Стал равнодушнее?
Он слегка смутился, но всё же, понимая, что от этого будет зависеть вся полезность беседы, согласился и с этим.
— Да, я почувствовал твою отрешённость.
—
Этого я и ждал. Почувствовав в нём отчаянную готовность выслушать всё, моя «равнодушность» перестала быть таковой, хотя я не изменил ни тона, ни выражения лица, ни позы. Просто то, чем я был наполнен, наконец, получило право быть оформленным.
— А как ты считаешь, разве не должны были на меня повлиять все последние события, разве я не должен был выработать к ним особый подход! Я попал в те условия, в которые поместил меня Отец и должен им соответствовать. Вам ведь уже говорилось: эти условия таковы, что Отец снял с меня обязательства по отношению к вам, а ваши по отношению ко мне – нет. И это понятно. Ведь я попал совсем в другие обстоятельства и живу с другими людьми, поддерживать с вами прежний уровень отношений – нет возможности. Я отпустил вас. Вы же наоборот остались в прежних условиях, там же живёте, общаетесь только друг с другом на почве того, чем жили и при мне.
—
Витя оживился: «Но и всё-таки, ты же не совсем нас отпустил!»
— Разумеется. Продолжается над вами контроль, ведь вы хранители нашего с Мамочкой наследия, Духа дома, всего, что мы в вас вложили за семь лет. Ведь она положила за вас жизнь. Весь смысл нашего с вами взаимодействия, возможно и сведён-то к её умиранию. Коснувшись больной темы, я замолчал. Витя же, почувствовав в этой паузе угрозу закрытия темы, стал говорить: «Несколько раз я пытался с тобой заговорить, спросить, но ты не реагировал, иногда, словно и не слышишь меня! Ты начинал говорить только при Лере».
— А что я могу ещё сказать тебе? Чему научить? Вы привыкли пассивно потреблять энергии и знания, и через это чувствовать своё участие в нашей жизни. Я всегда говорил вам, что внутри пуст и уравновешен и это – единственная моя подлинная цель. А все беседы и случаи – лишь реакция на навязываемое извне, с тем, чтоб снова восстановить внутреннюю гармонию. Я говорю тогда, когда озабочен и что-то решаю. В остальное время остаюсь безынициативен. А Лера – сейчас моя жизнь, ею я озабочен. Тебе же Отец дал возможность приехать и понять, что по прежнему уже ничего не будет, Лера – не Мамочка, и вашей нянькой, духовной служанкой сделать её я не позволю. Вам не хватает Женской Духовной энергии? А когда вы сами будете Любить и Давать? Ведь сколько отдашь – столько же и возвращается твоей собственной, но уже обогащённой энергии.
Эти слова задели парня за живое. Подспудно он всегда искал женщину, и вопрос этот не давал ему расслабиться нигде и никогда. В это ситуации он прозвучал особенно актуально.
— Да, теперь я понимаю, Саошиант, почему так всё происходит. Понимаю почему наши письма доходят за три дня, а твои идут к нам по двадцать, а то и вовсе не доходят. Я действительно хочу Давать и научиться этому, но я не вижу где это применить.
—
Как всегда, самое своё сокровенное он предоставил договаривать за него. Это свойство его характера: вытягивать из людей то, что он хочет от них услышать или получить. Но в данный момент наши желания совпали: он хочет найти себе применение, я – видеть его определённость.
— Я бы, на твоём месте, получше пригляделся к тому, что есть сейчас. Только ты среди всех ребят получил возможность приезжать к нам, перед тобой как мужчиной по-своему открыта Лерина дочь, ты мог бы, пользуясь этим, на многое открыть ей глаза. Как перед моим давним соратником перед тобой открыта её мама – и тут не останешься без работы. Ты же, вместо этого, снова настроен на получательство, в том числе и от них. Прошедшая неделя, когда их не было, достаточно показала тебе, что ты не к нам с Лерой приехал. Попробуй же сделать то, что от тебя требуется. Поезжай завтра вместе с ними в город.
— А как же ты?
— Я остаюсь.
— А лестница, как ты будешь делать её один?
— Ты приехал сюда не за этим, не было б чего делать – занимались бы лестницей. Разберусь как-нибудь сам. У тебя мало времени. Только не говори им ничего сегодня. Утром поставишь перед фактом, так будет меньше беспокойств.
Разговор был исчерпан, и, как всегда, начав с отвлечённого, мы подошли к конкретному. Он понял, что от него требуется. Ему было сказано больше, чем он хотел, когда я напомнил о письме и о праве искать людей, себе подобных для того, чтобы направляя их, глубже раскрывать и познавать самих себя. Вопрос о женщине просто померк на этом фоне, что полностью соответствовало духу, в котором они поддерживались: Делай то, что тебе предоставляется и твоё никуда от тебя не уйдёт, всё получаемое в процессе соответствия внутреннего внешнему и будет для тебя единственно жизненно важным. Прочее — излишне усложнит твою жизнь и заставит ходить по кругу в поисках чего-то нового там, где заведомо его быть не может. И его отговорка, что он, видимо ещё не готов к этому, была просто попыткой упростить истинное положение дел. От него не ждали и ему не предлагали делать нечто впервые, в чём бы он не был уверен, получится ли. Он должен был расширять горизонты своей жизни, чем каждый из нас постоянно занимается более или менее профессионально.
Эта же работа предстоит и мне. Оставшись на несколько дней один, на самом деле я оказался в шумной и тесной компании многих и многих существ и мне предстоит кому-то из них дать слово, а кого-то бесцеремонно заставить замолчать. Они знают это. Толпятся вокруг и волнуются, как свидетели на судебном процессе. Их переживаниям нет числа. Они, как и Витя, боятся моего невнимания, хотят какой-то определённости и конкретности, хотят, чтоб я дал им направление и закрепил права. Моя жизнь и моя судьба слишком тесно связана с их жизнями, мы взаимозависимы. Но они подотчётны мне, у них есть обязательства, я же не подотчётен им и ничего им не должен: вот-вот заберу Жену и Детей и перейду в Новый Мир, который с таким трудом создавал и пестовал, фундамент которого, а тем более всё остальное размещены во мне Самом. Что мне ещё осталось здесь? Итоги, обобщённые и обнародованные, как свершившийся факт. И никто не переступит через него, никому не по силам будет его игнорировать, потому, что это не программа, не призыв и даже не диссертация. Нет корысти, нет выгоды, нет пользы. Есть только факт свершённого самосознания, зарегистрированный в мире сплошной бессознательности.
ВОСПОМИНАНИЯ О ТОМ, КАК ЭТО НАЧИНАЛОСЬ
26 июня 2000 года
Когда я служил срочную службу, и, как все нормальные люди, в тоске по «гражданке» писал письма и читал журналы, в моей жизни стали происходить весьма любопытные явления. То, что раньше считалось мною само собой разумеющимся, внезапно подвергалось серьёзной переоценке, а то, что являлось достоянием моего внутреннего мира, со штормовой силой вырвалось в повседневность. Разумеется, это не могло не быть замеченным. Но, к сожалению, нестандартностью своего поведения, я очень обеспокоил ту часть своего окружения, которая предпочитала классифицировать мир по элементарной шкале. На предложение стать командиром отделения, я прямо заявил, что не вижу себя в этой роли по многим причинам. Попытки отнести меня к группе «тормозных» выглядели более чем нелепо. Таким образом, ближайшая категория, объясняющая мою «правильность» носила название «мент». Так за глаза меня и стали величать.
Однако всем было ясно насколько условно подобное определение для человека, интересующегося только личной «правильностью», бесконечно что-то пишущего и читающего, а в беседах замечаемого только на определённые темы. И тогда для обезопасивания своего миропонимания и оправдания своей немощи сделать бунтовщика «одним из нас», кто-то очень умный выдвинул в качестве штампа нелицеприятный эпитет «стукач». А, поскольку, в подобного рода процедурах я замечен не был, то данное определение просто стало служить мне как документ на индивидуальную свободу, когда я могу делать всё, что угодно, а надо мной существует только писаный устав. Причем, сам я об этой «льготе» даже не задумывался. Некие Невидимые (а затем и видимые) Силы, которым такое положение дел в корне не нравилось, стали создавать невыносимые условия, при малейшей возможности стараясь унизить и оклеветать меня. Причём кое о чём они позаботились, можно сказать, заблаговременно.
В столовой на нашу роту из 100 с лишним человек было поставлено всего 9 столов, вместимостью по 10 человек. За первый стол чинно усаживались мичманы, сержанты и прочие того же рода. Моё отделение состояло из сплошных троек: третья рота, третий взвод, третье отделение. Нетрудно догадаться, кому должен был быть отведён последний несуществующий стол. Благодаря такой заботливой «предусмотрительности», редко когда мне удавалось «осесть» на одном месте более чем на три дня. Утром, когда вся рота была в сборе, мне, не любителю крутых мер, в столовую можно было не ходить. Разве что для того, чтоб убедиться, что моего завтрака, как такового, не существует.
Если учесть отсутствие «левого» дохода, да и регулярное изъятие «правого» на новые сапоги недотёпам и новые бескозырки «перетёпам», то получалось такая картина. Все рьяно боролись за место под солнцем, мне же, озабоченному некими невидимыми для постороннего глаза событиями, в этой борьбе не было места, и приходилось пользоваться тем, что перепадает, иногда этим, вводя в заблуждение любителей лёгких жертв. Однако, я точно знал, что сильнее всякого встающего на моём пути. Другое дело, что мне не было необходимости рушить их иерархии, автоматически становясь в общий ряд.
Иногда мне было очень неприятно, но моя позиция являлась единственно возможной на пути духовного Продвижения, и предпринять какие бы то ни было меры по утверждению своего «Я» значило лишиться её. Руководящие мною Силы этого допустить не могли.
У нас в «кубрике» стояло 100 шконок в два яруса, посредине от стены к стене лежал палас, зрительно соединяя большой аквариум и телевизор с бобинным магнитофоном. С третьего этажа хорошо просматривалась бухта и с противоположной стороны хозяйственные постройки на уровне окон. За ними возвышалась пышная камчатская сопка. В помещении было настолько вольготно, что наши предшественники даже умудрились организовать спортуголок, со всеми необходимыми атрибутами, от брусьев до боксёрских перчаток.
Нет ничего удивительного в том, что поначалу этот уголок был привилегией сержантов (а они были на 1,5 и на полгода призваны раньше). Позже он стал объектом Самоутверждения всех кому не лень. Даже я попользоваться им за несколько месяцев до дембеля, но об этом чуть позже.
Иногда мне очень хотелось заняться «демонстрацией», когда я наблюдал, как работали на публику и авторитет некоторые любители восточных единоборств. За моими плечами был шестилетний опыт подобного рода занятий, который не так-то легко держать под уздцы. Но это было моей тайной, как и всё остальное, что со мной происходило не под влиянием общества. Подлинный импульс заставлял заниматься всем этим для чего-то другого, и это другое было покрыто тайной и неизвестностью, которой я на тот момент не владел, хотя и знал её абсолютную независимость от мод, увлечений и навязывании всякого рода.
Разговоры, однако, ходили всякие, и как-то раз в Ленинской комнате ко мне подсел накаченный баталер и в лоб заявил, де, поговаривают, будто ты очень сильный малый, не окажешь ли честь побороться руками? Для приличия я пару раз отнекнулся, дескать, пустое так переживать из-за разговоров. Он настаивал, и мы сцепились. То не была борьба мышц, — если б так, он бы победил почти мгновенно. То была деликатная демонстрация моей позиции. Некоторое время я его подержал на одном уровне, дав вспотеть и подключить всю свою серьёзность. Но, поскольку, для меня это не было так важно, как для него – я стал медленно уступать, уступать не силе, а сложившемуся мнению, изменять которое в мои планы не входило. Этим я сознательно придавал ему сил и уверенности. Но когда он внутри уже ликовал, то, внезапно, вдруг почувствовал полную невозможность своего дальнейшего продвижения, в то время как у меня чувствовался некий «скрытый запас», а ведь ему сил на рывок уже не оставалось…
Это тут же породило в нём растерянность и панику. Это и был момент моей невидимой победы, но демонстрировать её для окружающих, повалив его, я не собирался, было достаточно того, что он это знал. Мне оставалось разыграть поражение, в которое бы и он, отчасти, поверил, дабы не терзаться недоумениями весь оставшийся срок службы.
Когда мы разжали руки, глядя друг другу в глаза, баталер несколько секунд выждал, а потом, когда улеглось дыхание, покровительственно выдавил: «Ничего.… Но тебе ещё работать и работать». Я еле заметно улыбнулся. Он отчётливо сознавал: проводи я хоть часть его времени за спортивными снарядами… Но он знал не всё.
В действительности моему телу нет необходимости тратить столько времени и энергии для приведения себя в надлежащий вид. Ему важно, чтоб я подготовил его, сосредоточив на нём свою волю ровно столько времени, сколько нужно для его прочувствования в движении, в действии.
Формально был восстановлен существующий порядок. Фактически умные заподозрили, что существующая раскладка сил держится на моём негласном невмешательстве, на моей озабоченности другими вопросами, и на неблаговолении ко мне некой «судьбы».
Мало кому могло прийти в голову, какое благоволение стояло за этим «неблаговением».
Перед тем как мне исполнилось девятнадцать, мой всегдашний вопрос «кто я» вышел на новый этап. То и дело, сначала в стихах, которые я и тут не переставал писать, затем в отвлечённых понятиях и, наконец, в жизненных ситуациях меня стали посещать яркие и насыщенные проблески Осознанности. Таких проблесков было явно недостаточно, чтоб развить из них какую-нибудь завершённую идею и всё настойчивей я искал некоего вмешательства извне.
Мои представления об этом не заходили дальше пресловутого Голоса и Видения, поэтому как Откровение для меня прозвучали статьи П. Мухортова о М-ском треугольнике и телепатических контактах с ВЦ. Примерно так отныне мне это и представлялось. Благо, статьи подобного происхождения посыпались прямо как из рога изобилия, и у меня не было недостатка в информации. Несколько позже мне открылось подлинное обличие этих «инопланетян» — существ из потусторонних миров, исчисляемых бесконечностью, но тогда такой подход Высшие Силы нашли самым разумным для перелома сознания социального существа, видящего в атеизме естественное негодование против одурачивания людей. Для них моя Личность ничем не отличалась от прочих, и они просто выполняли возложенную на них работу. Кто мог знать, что эту работу возложил на них я сам? Так или иначе, в этот процесс было задействовано гигантское число невидимых сознательных существ. И они, что есть силы, стали выводить моё засоренное коллективизмом сознание на уровень, где имеет значение только то, что у тебя внутри.
Одни из них заботливо подбирали статьи и книги, которые должны были «случайно» попасться на пути моего поиска; другие не менее тщательно стали напоминать мне разные эпизоды моего прошлого, увязывая всё в единый узел; третьи терпеливо и бережно стали вырабатывать мои новые взгляды и идеи, чтоб я мог в процессе осмысления и обсуждения их (а возможность такую мне в скорости предоставили) отбрасывать всё лишнее и не имеющее отношения к делу. Одержимость, которая меня настигла, очень способствовала неуклонному росту интереса ко мне со стороны сослуживцев всех рангов.
Мало – помалу на меня стали взирать как на пророка местного масштаба. То и дело ко мне приходили или же меня звали. Охотно приняв эту роль, я не открывал им главного: откуда всё это мне известно. Да и кто бы сумел это понять? Существа, обучавшие меня, никогда не показывались явно, их больше устраивала мягкая тактика: работать на уровне моих собственных мыслей и побуждений. Маскируясь таким образом, они косвенно подвели меня к вопросу, роковому для любого неофита: Кто я такой, чтоб меня так «обслуживали» и так «вели»? Именно тут для каждого уготовано испытание огромной, потрясающей силы: либо нужно признать своё какое-то Высшее достоинство, либо отмахнуться от всего как от сумасшествия.
Причём, в первом случае ты совсем не застрахован от помешательства, а во втором, вполне можешь найти своё Величие в чём-нибудь более земном. Получается: ты обречён, и из этой ситуации нет нормального безболезненного выхода. Где-то понимал это и я. Но меня поддерживала какая-то внутренняя логика, какая-то закономерная уверенность, что я на верном пути. И не решив этот вопрос, я не сумел бы двинуться дальше. И шаг в пропасть был сделан. Под ногами не было почвы, но я продвигался, создавая её сам из себя. Канатом, по которому происходило
первоначальное движение, стали цифры и фигуры. Они были условны, и всякий раз теряли ценность и жизнеспособность, когда мне удавалось ухватиться за что-то более конкретное, маячившее впереди. Существа подсказывали мне, что каждый живущий спроецирован в нескольких измерениях: во Времени, в Пространстве, в Движении. Если эти категории каким-либо образом удастся перевести в цифры, а затем и в фигуры, можно получить ключи к любому существу, как бы его код, символизирующий таким образом его индивидуальность. Не зная, чем это закончится, я рискнул. Терять было нечего.
Любимая мной женщина, ссылаясь на двенадцатилетнюю разницу в возрасте и своё замужество, писала нейтральные письма, которые были похожи друг на друга, как две капли воды. Говоря, что мы не пара, она поясняла: ты очень умный, тебе надо учиться, зачем я буду тебе мешать, старая вешалка? Так и говорила – старая вешалка, выводя меня этим из себя. Единственное, что я позволил себе в отношении этой женщины как-то раз перед службой — немного подержать ее за руку…
Родственникам не было до меня дела — ни до умного, ни до тупого. Интернату, где я воспитывался, тем более. В Литературный институт меня не приняли из-за отсутствия стажа, а на заводе моя специальность была временной и неустойчивой. Руководители жизней словно бы специально лишали меня материального благоустройства и привязанностей для этой решающей Схватки моего Сознания Мира со своей лучшей частью – Сознанием Вечности. Чей будет вверх – зависело от меня, вернее от моих волевых усилий. И служба стала для меня чем-то вроде решающего футбольного матча, от которого целиком зависит, в какую лигу попадёт команда.
На первых порах никто не проявлял интереса к моей писанине. Всё объяснялось просто. К новом, 1990 году, под впечатлением необычности нашей службы (а мы работали на заводе, доках, подлодках и кораблях, получая за это деньги на личный счёт), как-то, само собой, написалось сатирическое стихотворение, где высмеялась возможность благоустройства кубриков и военного быта. Это была болезнь, которую удалось очень легко довести до абсурда. Действительно, если мы покупаем себе магнитофон, заказываем видео, делаем ремонты и прочее, почему бы ни обеспечить автобусами до места работы и тому подобными атрибутами состоятельности?
После обнародования «новогоднего шедевра» и последующего прочтения его перед батальоном в ГМК (гарнизонном матросском клубе), наступила временная эйфория моих сослуживцев, меня отнесли к категории «поэтов». Однако, рационализм и практичность, которые наряду с «поэтичностью», продолжали оставаться моими основными качествами, быстро вернули всё на свои места. Но к ним внезапно присовокупилась ещё и зависть. Она была естественным следствием интереса ко мне командного состава. То и дело, по поводу и без повода, меня просили написать что-то для кого-то. Одним словом, нашли и мне применение. Ну а о том, что на меня «повесили» боевые листки и стенгазету, можно и не говорить.
К несчастью, тёмные стороны жизни больше бросались в глаза и находили своё выражение на стендах. И тут был замкнутый круг. Невозможно было сохранить независимость суждений, так как давление оказывалось сразу с нескольких сторон, а попытки «подыграть» одним, роковым образом вызывали недовольство других, между тем великолепно позволяя тем и другим уживаться на почве взаимной заинтересованности. Удерживая этот нейтралитет, я невольно стал «третьей Силой», Силой выраженной в одном лице.
Как-то, будучи дневальным, я остался ночью один и вышел немного освежиться на лестничную площадку. Было часа два ночи, и всякая возня давно затихла. Письмо естественно, было написано, оставалось только ждать своего времени отдыха. Сильно пахло кремом для обуви – тут чистилась обувь. Не успел я расслабленно опереться на перила, как сзади хлопнула дверь и кто-то с силой меня развернул. Меня за ремень держал в конец одуревший баталер. От него не несло спиртным, но и без того было очевидно, что он не в себе, тогда я уже знал о разных дурманящих веществах. До момента, как он решит помериться со мною силой, было ещё несколько месяцев. А сейчас ему выпало сыграть свою первую роль.
— Ты чё, такой крутой что ли?
— С чего это ты взял?
Эти реплики повторялись несколько раз, и каждый раз он меня пытался встряхнуть. Я удерживал его за локти. Единственное за что я опасался, если вдруг что-то произойдёт, то ему на утро смогут напомнить об этом разве что его товарищи, несомненно, подтолкнувшие его на такой шаг.
— Грамотный сильно, да?
Меня стало охватывать чувство, которое никак не являлось моим.
— Чё, такой смелый, пишешь про всех?!. Тяжёлый «МЕТАЛЛ» не нравится?.. Так чё, ты за всех… все же молчат, бык ты…! Вот про себя и пиши!..
В его словах, несмотря на негативный окрас и вызывающую манеру, содержалась большая доля правды, которая как последняя капля перевешивает мою внутреннюю чашу весов.
— Хорошо. Я вообще больше писать не буду, это никому сто лет не надо!
Мое быстрое отступление он расценил по-своему.
— Смотри! А то допрыгаешься, башку оторву.
С тех пор мной не было написано ни одной строчки, к которой бы имелся свободный доступ, но, разумеется, не потому, что хотелось остаться «при башке».
Местом моего уединения неизменно являлась тумбочка нашего «замкомвзвода» Петрова. На ней, в отличие от прочих, не стояла вторая и над его шконкой (кровать) тоже не было никого. Таким образом, это было со всех сторон удобно: в самом конце ряда, почти в углу и возле моего места. Меня не было видно, никто там не шастал, от магнитофона и телевизора это была самая удалённая точка. И сам Петров, не проявляя излишнего любопытства, был ко мне достаточно благосклонен. Может даже больше, чем к кому бы то ни было – я в роте был его единственным земляком.
Тем временем, работа с вычислениями «когда» почти зашла в тупик: необходима была ещё одна какая-то составляющая, которая бы играла самую главную роль, обеспечивая числовую изюминку индивидуальности. Суммированные дата рождения, место рождения и период внутриутробного развития давали не очень отчётливое число на выходе, оно, во-первых, было четырёхзначным и как результат – весьма далёким от полного охвата всех живущих на земле людей, а во-вторых, вариации о цифрах в рамках дат преспокойно образовывали одни и те же числа. Добавлю, что за основу места я брал точку пересечения земных параллелей и диагоналей – этой условности, мне казалось, вполне достаточно для решения поставленной задачи. На деле всё выглядело иначе. Гораздо более сложным и гораздо менее убедительно. Временно, не обращая на это внимание, я позволил себе перейти ко второй части замысла, справедливо полагая, что постепенно сам собой всплывёт недостающий элемент. Пока же цифры требовалось визуализировать – этим способом предстояло привлекать к себе ВЦ.
Достаточно перед сном, рассуждал я, мысленно сосредоточиться на воображаемом «коде» и, тем самым, объявить о себе на том уровне, который будет доступен им (а цифры и фигуры – они всюду основополагающие), как рано или поздно кто-то, не очень занятый и важный, обнаружит твой запрос и откликнется на него. Ну а дальше – контактируй себе, сколько влезет, познавай мир и Вселенную, набирайся ума.
Основа фигур – линия, черта, она и стала служить отправной точкой для всех моих построений. Замкнутый круг символизировал единицу, так как символы, по моим представлениям, должны были охватывать некоторое пространство, а количество линий — обозначать соответственно количество цифры. Так двойка стала полумесяцем, тройка – треугольником, и т.д.
Затем для большей наглядности и монолитности получающегося Символа, из символов я прибег к образу креста – наиболее простого способа распределить их возле друг друга и соединить друг с другом. Чего-то, однако, не доставало, и оно прямо-таки просилось вниз всего моего построения. Но кто мог сказать об этом наверняка?
3 июля 2000 года
В это время я настолько адаптировался к служебной обстановке, что снова стал вести дневник. Самым подробным образом констатировались и анализировались все факты моих духовных продвижений и переживаний. Поскольку, всем уже было известно моё занятие сочинительством, никому не было дела до того, чем я увлечён. Это придавало мне смелости и уверенности в неприкосновенности моих бумаг. Так оно и было, если не считать двух случаев: когда старшина наводил шмон, то выбросил мою тетрадь из под одеяла. В другой раз, двое «комотов» целенаправленно ознакомились с моими тетрадками, что не дало им никаких объяснений, а, наоборот, заставило обратиться ко мне за дополнительной расшифровывающей информацией.
Код был выстроен по всем законам моего рационально — мистического ума. Он, каким-то, образом соединил в себе несоединимое: математику и духовность. Причём, можно смело сказать, не в ущерб ни тому, ни другому, по крайней мере с моим отношением к арифметическим вычислениям, так мне казалось. Описывая получающиеся выводы, я пришёл к следующему заключению. Существует четвёртое ИЗМЕРЕНИЕ, в котором пребывает прежде всего наша душа, с сопутствующими ей мыслями и чувствами. Я символически назвал его Абстракция М (мысли). Почти тотчас вслед за этим в мои руки попадает журнал с картиной Рублёва с распятым Иисусом Христом. Первое, что мне бросилось в глаза – это ореол за головой, разделённый на три части крестом, состоящим из четырёх, пересекающихся друг с другом, линий. В каждом из трёх видимых «отсеков» стояло по букве греческого алфавита, но главное, что я заметил сходство этих букв с моими геометрическими обозначениями цифр кода в кресте! WON
